На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

— Вы сумасшедший… Как можно? Надо было согласиться на поляка, на немца, даже от негра не отказываться. Время слов кончилось, теперь пора действовать. Только бы выбраться отсюда! — И в лютой злости откусил от стэка большую щепку…

Было очень голодно, кто-то за него хлопотал, но вот посылочку никто прислать не догадался. А законы были жестокие — тюремные: мало кто делился с нищим князем, сидел он на одном пайке…

Среди ночи вдруг залязгали двери, и чистый молодой голос, разрушая тишину ночи, запел:

Гори-гори, моя звезда,
Звезда моя — вечерняя,
Ты у меня всегда одна,
Моя любовь, наверное…

И тяжело стучали приклады, и неслышно ступали шаги.

— Что это? — спросил Мышецкий, весь в липком поту.

— Ничего, князь, — ответил ему Петрищев. — Учитесь же умирать и вы, как надо, у кавалергардов его величества…

На дворе тюрьмы громыхнул залп. Сергей Яковлевич придвинул к Петрищеву свою пайку хлеба:

— Пожалуйста, — сказал, — две папиросы… Я только чуть-чуть откусил. Только сбоку…

Снова вызвали на допрос. В приемной плакал горькими слезами старый генерал Щербов-Нефедович:

— Князь, мы присутствуем при гибели великой страны! Первые славянские городища, пение стрел в Куликовской битве, Иван Калита и корона Романовых, Москва и слава громких побед… Где всё это? Куда всё денется? Какое страшное время…

На этот раз допрашивала женщина — Яковлева:

— Ваше отношение к Интернационалу?

— Никакого отношения, — ответил Сергей Яковлевич.

— Почему вы поддерживали реакционера Столыпина?

— Я поддерживал Петра Аркадьевича исключительно лишь в его аграрной политике, успехов которой нельзя не признать. Россия обрушила на Европу горы хлеба, Россия купалась в хлебах!

— Вранье, — сказала Яковлева. — Вы монархист?

— Лично мне, — ответил Мышецкий, — монарх никогда не мешал. Но я против самодержавия, поймите меня правильно…

Яковлева разгребла перед собой ворох бумаг, долго крутила в грязных пальцах махорочную самокрутку. Вчиталась:

— В тысяча девятьсот пятом году, — сказала женщина, — вы, находясь за границей, передали для нужд нашей партии пятнадцать тысяч рублей… Я не ошиблась?

— Да, — ответил Мышецкий, — вы не ошиблись, мадам.

— Так это — вы?

— Я, сударыня… Вы мне хорошо отплатили теперь!

Яковлева стукнула кулачком по столу:

— А если это ты, так какого же черта сидишь и помалкиваешь?

— Имеющий мускус в кармане, сударыня, не кричит об этом на улицах, запах мускуса сам говорит за себя…

— Сколько тебе лет… ты, белая ворона?

— Имел несчастье родиться в семьдесят пятом прошлого века.

— Мы переводим тебя! В демократическую камеру…

Сергей Яковлевич задержался в дверях:

— Извините, всего два слова: вы плохо кончите, мадам…

— Поговорите мне, пентюх! Сразу к стенке поставлю!

— И еще раз говорю вам, мадам: вы плохо кончите…

— Марш! Контра! Вон!

Так он оказался на другой стороне «Крестов» — в демократическом ее секторе, где сидели враги Советской власти, но с другого конца — эсеры, кадеты, энесы, анархисты и прочие. Паек здесь был получше, чем у монархистов, но грызня стояла такая, хоть святых выноси. Жрали один другого поедом — того не учли, того не убили, надо было еще в пятом так, а в шестом году эдак, потом взорвать того, который смеялся, спасти того, который плакал…

Ото всего этого кусок хлеба застревал в глотке.

— Господа, можете вы хоть ночью не болтать? — просил Мышецкий, в который раз разбуженный спорами. — Ведь это же невежливо…

— Ты, контра, помалкивай, — грозили ему. — Здесь тебе не департамент дел духовных, а ты не столоначальник. Погоди, князек, мы еще плясать не начинали, власть наша еще придет!

— Не дай-то бог, — говорил Мышецкий, нащупывая под подушкой пенсне. — Не дай-то, господи, вам власть: вы же спать не дадите несчастной России — все будете блевать и блевать на нее высокими словами о свободе, равенстве и благоденствии народа. Чтоб вас всех черт побрал, господа!

Однажды среди ночи его разбудили анархисты, потом прибежал левый эсер Утгоф, член Учредительного собрания, дали князю Мышецкому выпить стакан зеленой самогонки.

— По какому случаю? — спросил князь.

Ему объяснили, что адмирал Колчак идет на Москву.

— Хм… Но я никогда не состоял по морскому ведомству, — сказал Мышецкий, однако самогонку выпил с удовольствием…

— Эй, демократы липовые! — кричал утром надзиратель. — Кто дрова пилить хочет, тому пайку хлеба прибавим…

Эсеры бросали в надзирателя (за неимением бомб) рваными башмаками. Анархисты мрачно матерились, сплевывая.

— А это правда? — спросил Сергей Яковлевич.

— Что?

— Ну, вот… паек?

— И валенки дадим. Один монархист уже согласился. Иди, и будешь пилить с ним на пару…

Монархист ждал демократа на дворе, приплясывая от холода.

— Князь Мышецкий, — представился ему Сергей Яковлевич.

— Контр-адмирал Сабанеев, — поклонился в ответ пильщик.

— Как жаль, контр-адмирал, что мы не были знакомы ранее…