На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Вода из крана текла жиденькой, перекрученной в винт струйкой. Напора не хватало: Уренск душило безводье.

Качнулись вдруг занавески на окнах — громыхнуло над городом, словно вздохнул на небеси усталый Илья-пророк.

— Ого! — сказал Ениколопов, сдернув полотенце с вешалки. — Вы не знаете, Глаша, что бы все это значило?..

Прибежал взволнованный старший врач больницы:

— Вадим Аркадьевич, сейчас звонили из жандармского управления и обязали всех врачей Уренска доводить до сведения полиции о частных клиентах с ранениями. Уж вы меня не подведите, ей-ей!

— Хорошо. Я обещаю, — отвечал Ениколопов спокойно…

Запаренные кони подвезли к больнице телегу. Сползли с нее, опираясь на своих товарищей, три раненых казака «желтого» Астраханского эскадрона, что квартировал в Уренске издавна.

— Столы! — велел Ениколопов. — Эфир не нужен. Они вытерпят…

Уже вечерело, из-под прожектора било вниз электричество. Силясь не стонать, казак рассказывал:

— Вечерять было собрались. Тильки мисы взяли, тут сволочь кака-то гремучку кинула. Дык прямо, как сидели под дубком, тык и швырнуло нас. Быдто веником банным обмахнули…

Ениколопов извлек из тела красочный осколок коробки.

— «Монпансье»… Не поймали? — спросил кратко.

— Куды-ы там. Убег. Да ишо пулял, паразит. Видать, анарха был, туды-т его мимо…

Ениколопов оперировал быстро. Второго, третьего. Яркие, гнутые взрывом осколки успокоили эсера. Ему было точно известно, что банда Додо Поповой пустила под футляры бомб обрезки водопроводных труб. Чугун! А это «монпансье» так и отдает кустарщиной, скудостью знаний и бедностью технической фантазии…

— Глаша! — воскликнул наконец. — Где мое зеленое мыло?

К ночи вода была из крана упругими толчками. Ениколопов задумчиво мылил сильные руки. Мысли были логичны и деловиты. Журчание воды действовало успокаивающе. Он думал о том, что не использовал всех возможностей. Боря Потоцкий мог бы сделать и больше, если бы сгоряча не оборвал связей с большевиками депо! Тогда в поле зрения Ениколопова попало бы все подполье губернии.

Вадим Аркадьевич машинально спросил у Глаши:

— А когда будет стирка? — Но помыслы его были сейчас очень далеко, и он даже не расслышал ответа сестры. — Ладно, — сказал, — буду вечером дома. В случае чего — пришлите дворника…

Было уже совсем темно, когда он добрался до своего дома. Навстречу ему поднялся со ступеней крыльца незнакомый молодой человек с косящим взглядом. Хмурый. По виду — рабочий.

— Мне бы хирурга, — сказал он, морщась. — Я заплачу…

Ениколопов отворил двери, пропуская клиента впереди себя, и заметил, что тот припадает на ногу, — ранен.

— Отчего не обратились в больницу?

— Да так. Не догадался…

За спиною врача сухо щелкнул замок.

— Предупреждаю: всех частных клиентов я обязан предъявлять полиции незамедлительно, о чем и дал сегодня расписку…

Мастеровой выдернул револьвер:

— Вот моя полиция… Лечи!

Один удар, выверт руки, стон от дикой боли, и Ениколопов опустил чужой револьвер в карман своего пиджака. Раскурил папиросу:

— Дурак! Я тебе, что ли, буду штанину заворачивать?

Из ляжки он извлек такой же красочный осколок из-под «монпансье», какие уже вытаскивал сегодня у «желтых» казаков.

— Вы же революционер, — говорил ему Ивасюта, страдая от боли. — Потому и не пошел в больницу, а прямо к вам…

— Как зовут? Откуда?

— Ивасюта… слесарь с депо. Верните револьвер, — начал просить он. — На что он вам?

Ениколопов протянул ему свой браунинг, сверкнувший никелем.

— На, — сказал просто. — Как революционер старый дарю революционеру молодому. Ты — молодец, Ивасюта, если бы вот еще умнее был. Впрочем, — кисло добавил врач, — вы все на депо…

— Рабочих не задевай, — вскинулся Ивасюта. Ениколопов, недолго думая, треснул его по морде.

— А что? — спросил. — Разве ты обидчивый?.. Очевидно, — показал он ему осколок, — сам сделал?

— Конечно, — ослабел Ивасюта от такой наглости. Эсер брезгливо отбросил от себя жестянку:

— Ты бы хоть у меня спросил, как это делается. Моя бабушка еще до свадьбы такие «бомбы» курам на смех показывала… Дурак и есть… Дай сюда браунинг и держи свой хлам!

Кинул Ивасюте обратно старый ржавый револьвер. Показался он, после элегантного браунинга, таким несуразным, руки бы не держали его, — «самопал», да и только. Ивасюта покраснел.

— Поосторожнее, говорю, — огрызнулся для приличия.

— Мне ли тебя бояться, если ты сам боишься своих комитетчиков! — наседал Ениколопов и по виду Ивасюты понял, что слова угодили точно в цель. — Мелюзга эпохи, сорящая высокими фразами: «дисциплина, мнение масс, пропаганда и агитация…» Убирайся!

Но Ивасюта не ушел: он крепко впитал в себя весь яд слов Ениколопова, как лекарство. Врач сейчас выражал его же мысли — но только смело, открыто, честно. Как раз те мысли, которые Ивасюта боялся высказать вслух там — при Казимире, при товарищах.

— Это верно, — вздохнул Ивасюта, — зажали нас… А может, так и надо? Кто его знает… Вадим Аркадьевич, сколько вам? Трешку кину — не обижу?

Ениколопов грустно улыбнулся:

— Трешку? Небось и трешку-то эту у мастера взял до субботы? Самому-то жрать нечего… Вижу ведь…

— Бывает, что и нечего, — согласился Ивасюта.