На западе без изменений

Но теперь мы тоже подвалили живо и кучно.

«Почему же так не пойдёт, ты, морковка?» спрашивает Качинский.

«Что предназначено для пятидесяти человек, не может же быть для восемнадцати.»

«Это мы тебе ужо покажем», проворчал Мюллер.

«Я приготовил эту еду, но порции я могу выдать только для восемнадцати человек», упорствует помидор.

Качинский разозлился. «Ты ведь должен сделать что-то доброе? У тебя фураж не для пятидесяти человек, а для второй роты получен, да? Выдавай! Вторая рота это мы.»

Мы насели на парня. Никто уже не мог его терпеть, он был поэтому уже трижды виноват, что мы должны были получить в канаве очень поздно и холодную еду, потому что он с его котлом не побывал достаточно близко в гранатном огне, так что наши едоки должны ждать дольше чем те, что из других рот. Тут первым из лучших парнем был Бульке. Хотя он был толст как зимний хомяк, но он притаскивался, когда это важно, пока горшки на первой линии. Мы были как раз в надлежащем настроении, и это подбросило бы жару, если бы не появился наш ротный командир. Он осведомился о предмете спора и сказал только: «Да, мы понесли вчера большие потери –»

Потом он посмотрел в котёл. «Бобы, кажется хороши.»

Помидор кивнул. «Приготовлены с жиром и мясом.»

Лейтенант посмотрел на нас. Он знал, что мы думали. Также, впрочем, знал он и другое, потому что он был поставлен старшим между нами и пришёл к роте как унтерофицер. Он поднял крышку котла ещё раз и понюхал. Уходя, он сказал: «Принесите мне тоже полную тарелку. И порции все поделить. Нам нужно всё съесть.»

У помидора дурацкий вид. Тьяден танцует перед ним.

«Это тебе решительно не повредит. Он как будто службу снабжения слушается. А ну начинай, ты, старый охотник на свиней, и не расплачусь с тобой –»

«Повесить тебя» шипит помидор. Он лопается от досады, что поступил так неразумно. Белый свет не мил ему больше. И так как он хочет показать, что теперь ему уже всё равно, он раздаёт на каждого добровольно ещё по полфунта искусственного мёда.

Сегодня действительно хороший день. Даже почта пришла, каждый хватает по несколько писем и газеты. Теперь мы бредём к лугу на той стороне позади бараков. У Кроппа в руке закруглённая крышка от бочонка с маргарином.

По правому краю луга выстроен большой общий полевой туалет, крытое, устойчивое строение. Но это нечто для рекрутов, которые ещё не обучены извлекать выгоду из каждой ситуации. Мы ищем что-нибудь получше. Ведь всюду врассыпную стоят ещё маленькие одиночные ящики для той же самой цели. Они четырёхугольные, чистые, целиком сколоченные из дерева, кругом закрыты, с безупречным, уютным сиденьем. На боковой поверхности есть ручка, так что их можно переносить.

Мы кружим втроём и занимаем уютное место. Раньше, чем через два часа мы отсюда не встанем.

Я ещё помню, как мы стеснялись сперва, будучи рекрутами, когда нам приходилось пользоваться общей уборной в казарме. Дверей там нет, сидят двадцать мужиков рядом друг с другом как в вагоне. За ними смотрят; – солдат именно постоянно должен быть под надзором.

Между тем мы выучились, как немного преодолевать стыд. Со временем для нас и многое другое стало легко.

А здесь снаружи эти вещи прямо наслаждение. Я уже не знаю, отчего мы раньше шли на эти дела так боязливо, ведь они также естественны, как еда и питьё. И может быть и не особенно нужно об этом говорить, если они играли для нас не такую значительную роль, но для нас они были как раз новы – для других же давно сами собой разумелись.

Для солдата его желудок и пищеварение более сердечная область, чем для любого другого человека. Ей посвящено три четверти его словарного запаса, и как для выражения величайшей радости, так и глубочайшего возмущения он ищет здесь свои ядрёные словечки. Невозможно в другой манере так кратко и ясно выразиться. Наши семьи и учителя будут очень удивлены, когда мы придём домой, но здесь это единственно возможный универсальный язык.

Для нас все эти мероприятия имеют характер вновь спасённой невинности через её умеренную принудительную публичность. Более того, они для нас так естественны, что их уютное проведение точно также положительно оценивается мной, как и доставка хорошо защищающего бомб крупного песка. Не напрасно среди болтовни возникает всякого рода матерное слово; эти места разговора как заказ стола завсегдатаев для официанта.

Так сразу мы чувствуем себя ещё лучше, чем в чистом тёплом роскошном заведении. Там может быть гигиенично; а здесь прекрасно.

Это чудесные, свободные от дум часы. Над нами стоит голубое небо. На горизонте висят освещённые яркими лучами жёлтые аэростаты и белые облачка выстрелов зениток. Иногда они взвиваются снопами, если преследуют лётчика.

Только как очень отдалённую грозу мы слышим приглушённое ворчание фронта. Шмели, которые пролетают мимо, уже заглушают его.