На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин

– И я тебе вот еще что скажу… – продолжал Спиридон. – Он еще добр до вас, бабы… Хозяин-то то есть. В других местах, как подрядилась – сейчас на прописку паспорта и на больницу рубль хозяину отдай, а он взялся все это справить за заживу. Нет, уж ты лучше и не проси трешницы – не даст.

– Вперед просить хочешь? – поинтересовался Панкрат, явившийся с рогожными носилками. – Ни в жизнь не даст. Я даже так думаю, что не дал бы он вам сегодня по пятиалтынному за день да не согнал бы вас. Куда ему теперь с бабами? Вишь, какие холода стоят! Какие теперь огородные работы в марте! А потеплеет, так ведь бабы этой самой будет хоть пруд пруди.

– Ой, что ты говоришь, милостивец! – испуганно проговорила Акулина. – Да куда же мы тогда пойдем?

– А это уж дело не хозяйское. Куда хочешь, туда и иди. Это твое дело.

– Не сгонит, коли паспорты взял. Ведь у нас на огороде парников много. Кто ж будет около парников-то? – перебил Панкрата Спиридон. – Ругаться по утрам, когда утренник на дворе, все-таки будет, а согнать не сгонит.

Работа по выдергиванию кочерыжек продолжалась. Часов в десять на огород пришел хозяин, уходивший куда-то, и велел стаскивать с парниковых рам рогожи и соломенные щиты, так как уж солнце стало настолько пригревать, что застеклянившиеся лужицы оттаяли и белый иней с досок исчез. Мужики и бабы бросились исполнять приказание. Хозяин и сам сдергивал вместе с ними рогожи с парниковых рам и говорил:

– Ведь вот сейчас ни за что ни про что за четырех дур отдал четыре рубля больничных. На огороде еще и конь не валялся, а уж четыре рубля подай.

– Заслужим, Ардальон Сергеич, верь совести, заслужим, – бормотали бабы и до того усердствовали в деле снимания рогож, что даже платки их съехали с голов на шею.

– Толкуй! Пока еще вы заслужите-то, каждая из вас обпить-объесть хозяина успеет. Хлеб-то нынче сунься-ка – девять гривен пуд.

Солнышко между тем светило все ласковее и ласковее и уже начало пригревать рабочим спины. Сиял ясный, солнечный день.

VI

Ардальон Сергеев хоть и хозяйствовал, но был не ленивый рабочий мужик и в горячую пору дела всегда сам работал вместе со своими рабочими на огороде, но сегодня особой работы не предстояло, не было ничего спешного, а потому, обойдя все парники и заглянув под рамы, он приказал мужикам и женщинам полоть между огурцами сорную траву и разрыхлять землю, а сам отправился в избу присмотреть за стряпухой.

Стряпуху Арину застал он чистившею картофель для щей. Печка уже вытопилась, и котелок воды, заправленной кислой капустой, снетками и крупами, кипел, клокоча белым ключом.

– Доходишь ли до своего дела, мастерица? – спросил он ее, входя в избу и вешая картуз на гвоздь.

– Дохожу. Отчего же не доходить? – отвечала несколько застенчиво Арина. – Дело немудрое.

Ардальон Сергеев сел на лавку и стал набивать табаком коротенькую трубку. Арина стояла к нему спиной и шевелила красными голыми локтями, продолжая чистить картофель. Миткалевый печатный платок с красной каемкой и с изображением русской азбуки вместо рисунка посредине прикрывал ее голову. Арина была неладно скроенная, но крепко сшитая девушка, как говорится, с широкими плечами и бедрами, со станом почти без перехвата. Лицо ее с несколько вздернутым носом и маленькими глазами было, впрочем, симпатично. Арина вступила в девятнадцатую весну своего существования. Закурив трубку и попыхивая дымком, Ардальон Сергеевич сидел, смотря на широкую спину девушки, и наконец опять спросил:

– Дома-то графилось ли стряпушничать?

– Еще бы не графиться! – отвечала Арина, не оборачиваясь.

– Стало быть, родители приучали?

– А то как же? У нас без этого нельзя.

– Оба живы – и отец и мать?

– Оба. Они-то меня и снарядили в Питер.

– Мать-то стара?

– Да не так чтоб очень. Зачем ей старой быть?

– Дети малые у ней есть?

– По третьему году девочка да по пятому году мальчик.

– Ну, это, стало быть, не стара. Ты старшая, что ли?

– Старшая.

– Что ж замуж не вышла?

– И вышла бы, да как приданое-то справить? На какие деньги? У нас ноне голодуха. Нынешний год у нас никто из девок замуж не выйдет.

– Не берут, стало быть, без приданого-то?

– Да ведь ты сам знаешь, сам деревенский. Нешто можно без хозяйства! Надо ведь тоже, кроме того, и сватов угощать. Да и женихи-то не приведи бог как бьются. Ни хлеба, ни сена, ни овса. Не токмо что все скотину продали, а даже курей и тех не осталось. А ведь и женихам, сам знаешь, свадьбу тоже даром играть нельзя. За все про все плати.

– Да ведь в вашем Боровичском уезде хлеб-то и никогда хорошо не родится.

– Овес родится. У нас сена хороши бывают. А летось все пожгло. Остатки стали косить, скосили – дожди пошли. Ну и погнило.

– Дела! – вздохнул Ардальон Сергеев и покрутил головой.

Арина, слыша в тоне его речи как бы участие, обернулась к нему вполоборота и сказала:

– У нас в нашей деревне три бабы надели суму да в кусочки пошли, побираться.

– Что ж на заработки не пошли?

– Грудные ребята у них. С грудными ребенками. Оставить дома не на кого, а ведь с ребятами-то в работу не берут. Да и паспортов не на что взять, до того проелись.