На заре жизни. Том второй

Голковского, лишенного общества образованных людей около двух лет, тянуло к ним все более и более. Перезнакомившись со всеми, он стал проводить у них все свободное время, и жильцы его бывшего дома посещали его большою компанией). Жена Голковского заметила, что ее муж, угрюмый и мрачный дома, оживлялся и становился веселым и разговорчивым со своими новыми знакомыми. Она давно поняла, что не ровня ему, но теперь еще более укрепилась в этой мысли; пришла она к сознанию и того (но, конечно, на свой лад), что она не может делить с ним множества его интересов, что его знакомые хотя и вежливы с нею, но настоящих разговоров у нее с ними не выходит, что в толках и спорах их с ее мужем она не может принимать участия, что они посещают ее дом для него, а не для нее. И она начала жестоко ревновать мужа ко всем его новым знакомым, а в особенности к женщинам, которых возненавидела всеми силами своей души. Она стала осыпать их грубыми насмешками, бросала им в лицо гнусные намеки без всякого повода с их стороны, в справедливость которых она, видимо, сама не верила. Это заставило ее мужа просить своих новых знакомых не посещать его, но зато он сам по праздникам, особенно зимою по вечерам, то и дело бегал к ним. Тогда его тесть и теща, входя в его избу и перекрестившись на образа, обращались к нему обыкновенно со словами: «Пришли тебя образумить… нешто можно так жить? Стал мужиком, и держись одной линии!..» Он кряхтел и терпел, но поведения своего не менял. Жена его, озлобившаяся до последней крайности, во время одной перебранки с мужем подскочила к нему и, злобно глядя ему в глаза, заявила, что она, чтобы насолить ему, сошлась с рабочим.

Тогда он решил бросить свою усадьбу: перевел на имя жены весь свой земельный участок и избу и окончательно переселился в Петербург.

На основании подобных неудачных попыток проведения в жизнь идей шестидесятых годов многие утверждают, что идейное наследство этой эпохи оказалось крайне скудным, что русское общество унаследовало от нее лишь стремление к эмансипации женщин, что только это одно и сделалось его прочным достоянием, а что все остальные идеалы имели чисто временное значение и умерли вместе с этою эпохою.

Неправда, тысячу раз неправда! Факты убедительно доказывают совершенно противное.

В нашем прошлом резко обозначились две эпохи: первую представляет дореформенная Россия со всеми ужасами крепостного права и крепостнических воззрений, которые своим ядом заражали и отравляли все стороны быта, все сферы деятельности, характер русского человека, его привычки и понятия даже в том случае, если он не имел никакого отношения к крепостным, – так было велико тлетворное влияние права владения людьми. Второй период – Россия, пробужденная к жизни уничтожением крепостничества и другими реформами, а также распространением новых идей, когда началось общее обновление нашего общества и постепенное изменение его быта и миросозерцания.

Шестидесятые годы окрестили «эпохою нигилизма» вследствие отрицания в это время старой морали, авторитетов, поэзии и искусства. Отрицание поэзии и искусства было, несомненно, ошибочно и вредно, но такое направление длилось недолго; притом, даже в острый период этого течения мысли, среди наиболее радикальной части общества было немало людей, продолжавших с благоговением относиться к художественным произведениям во всех областях творчества.

Людей шестидесятых годов называли нигилистами, отрицателями par excellence[14], но эта кличка совершенно неудачна, так как она неправильно определяет характер их деятельности, воззрений и стремлений. В эпоху нашего обновления молодая интеллигенция была проникнута скорее пламенною верою, чем огульным отрицанием. Нигилисты горячо верили во всесильное значение естественных наук, в великую силу просвещения и в возможность быстрого его распространения среди невежественных масс, верили в могущественное значение обличения, в возможность улучшения материального положения народа, коренного преобразования всего общественного строя и водворения равенства, свободы, справедливости и счастья на земле, не сомневались они в том, что совершенно исчезнут гнет, произвол и продажность, наконец, горячо верили, что все эти блага возможно осуществить в очень близком будущем, и эта вера у многих из них доходила до детской наивности.

Люди шестидесятых годов, конечно, не водворили счастья на земле, не добились они ни равенства, ни свободы, о чем так страстно мечтали, но идеи, которые они разрабатывали и пропагандировали в литературе, с кафедры и в частных беседах, нарушали общественный застой, шевелили мысль, расширяли умственный горизонт русского общества, делали его более восприимчивым к участи обездоленных и трудящихся классов, а мысль о необходимости всеобщего обучения сделалась с тех пор аксиомой. Мало того, только эпоха шестидесятых годов внесла в сознание русских людей идеалы общественного характера – бескорыстное служение родине и своему народу, что, кроме редких исключений, было весьма малодоступно предшествующему поколению.