На заволжских озерах

Солнце стало основательно припекать. Утомлённый дорогой и бессонной ночью, Михаил Алексеевич задремал, подперев рукой седеющую голову. Просыпаясь, он как-то виновато улыбался, старался подбодриться, но снова закрывал глаза, не в силах бороться со сном. Мне тоже хотелось спать, но я крепился. Неугомонный Митя и здесь не мог усидеть спокойно на месте: он проталкивался к двери, снова возвращался на место, вызывая неодобрительные взгляды соседей, приставал к Михаилу Алексеевичу с разговорами.

- Митя, не трогай отца, дай ему соснуть немного! Посиди спокойно на месте.

Но присмирел Митя ненадолго. Скоро он стал проситься на верхнюю палубу, где была капитанская рубка. Я и сам был не прочь выбраться из каюты и рассеять одолевавшую меня сонливость. Мы оставили заснувшего Михаила Алексеевича, а сами протискались между тесно сидящими пассажирами к выходу, перешагивая через узлы, корзины, тюки и чьи-то протянутые ноги.

По узенькой лестнице с крутыми железными ступеньками и с начищенными медными поручнями мы поднялись наверх. В рубке за штурвальным колесом стоял совсем молодой парень с комсомольским значком, а перед рубкой на белой скамеечке под парусиновым тентом сидел подтянутый коренастый старик в опрятном кителе и форменной фуражке. Это был сам капитан. Лицо у него было загорелое, обветренное, с аккуратно подстриженной седой бородой и нависшими бровями. От глаз разбегались лучами мелкие морщинки. Наверно, от яркого солнца, отблесков воды, белого песка отмелей и встречных ветров капитан привык щурить глаза.

Показывая рукой вперёд на идущий навстречу буксирный пароход с целым караваном барж, капитан говорил своему штурвальному:

- Пропусти его, Вася, справа. Только не прижит майся близко. Убавь до "тихого", а то мы не разойдёмся. Там место узкое.

- Есть! - солидно отчеканил штурвальный, выполняя указание капитана.

Зазвенел звонок машинного телеграфа, и пароход заметно убавил ход. Капитан потянул ручку гудка, и "Колхозница" длинно прогудела встречному каравану. Капитан взял из рубки свёрнутый белый флаг, развернул его и, выйдя на правый мостик, несколько раз взмахнул им. Буксир дал ответный гудок, и на его левой стороне также замелькал белый флаг.

- Убавь, Вася, до "самого тихого". Видишь, они идут с большим грузом и против течения, а нас и так потихоньку вниз вода сносит. Примечай это!

Вновь зазвенел телеграф, и послушный пароход настолько убавил ход, что почти не стало слышно глума работающей машины. Когда буксир поравнялся с "Колхозницей", из его рубки вышел вахтенный и, приподняв фуражку, поздоровался с нашим капитаном.

Когда капитан сел опять на свою скамеечку, мы с Митей подошли к нему и попросили разрешения постоять здесь. Капитан разрешил, а когда узнал, что мы едем в Голошубиху, совсем признал меня за своего. Оказывается, он сам был из соседнего с Голошубихой села - Кадниц, а штурвальный - из Кувардина. Кадницы, Кувардино, Голошубиха и Работки славятся по всей Волге. Там какой дом ни возьмёшь, кто-нибудь да работает на пароходе или капитаном, или помощником, или механиком, или лоцманом, или штурвальным.

- Хозяина-то вашего, Ивана Васильевича, я хорошо знаю, - сказал капитан. - Мы с ним ещё на "Суворове" вместе ходили. Он - лоцманом, а я - штурвальным. Хороший был пароход, первый ходок на Волге! Я после штурвального стал лоцманом, а потом вот и до капитана дослужился. Сейчас на "Тимирязева" перевести хотят. Знаете этот теплоход?

- Как не знать! Один из лучших теплоходов на Волге.

- Ещё бы! На скорую линию плохой пароход не пустят! - сказал капитан. - А где вы сходить будете - в Кадницах пли в Работках?

- В Работках, - ответил Митя. - Там нас дядя Иван на лодке встречать будет.

- Зачем же на лодке? Погудим бакенщику, затребуем лодку, и прямо у Голошубихи слезете.

Хотя высадиться у самой Голошубихи было бы очень удобно, я отказался, так как знал, что Иван Васильевич обязательно выедет встречать нас в Работки.

Митя уже забрался в маленькую рубку к штурвальному, попросил бинокль и стал рассматривать берега, приставляя бинокль к глазам то одной, то другой стороной.

- Дядя Петя, какой ты маленький и как далеко стоишь! А сейчас во какой! Даже в бинокль не влезаешь!

На лестнице показалась голова озабоченного Михаила Алексеевича в новенькой белой панаме, которую он только что достал из чемодана.

- Вот вы где! А я-то вас по всему пароходу ищу, - сказал он и укоризненно посмотрел на меня. - Я вздремнул немного, а ты и не разбудил меня!

- Вот так вздремнул! Ты часа два спал.

Знакомые излучины реки, деревни и сёла сменяли друг друга. Вот и Безводное. Скоро будут Кадницы, потом затон имени Парижской коммуны. Вон на горе Кувардино. А через глубокие овраги высокого правого берега видны уже игрушечные баньки Голошубихи, налепленные по склонам зелёного холма.

На высоком берегу, где расположена Голошубиха, у скамейки стояли люди. Но даже и в бинокль нельзя было разобрать, кто это, хотя я наперечёт знал почти всех жителей этой деревни.

На всякий случай мы с Митей начали усиленно махать платками, а Михаил Алексеевич - своей белой панамой.