На земле и под землей

А вот послушай еще одну историю. Лично со мною она случилася, тем и хороша. Сейчас я уж старый, а был когда-то молодой. Старикам частенько кажется, что если человек молод, то уж этим одним должен быть счастлив. Ах, если бы это было так! Когда я был молод, то триста шестьдесят дней в году чувствовал себя несчастнейшим человеком на земле. И только пять дней в году я думал, что жизнь стоит того, чтобы не умирать. Родители звали меня не иначе как «горе ты наше луковое!», ибо я не оправдал их надежды. Девушки меня не любили, видимо потому, что я был ужасно некрасив. Во всяком случае, когда я смотрелся в зеркало, мне самому не нравилось то, что я в нем видел. С детства мечтал я стать героем, а стал всего лишь продавцом книг. Мечтал путешествовать — но дальше ближних пригородов так и не побывал нигде… И вот в один серенький зимний день накатила на меня такая тоска тоскущая, что прямо душит! Сбегал я в аптеку, купил таблеток сонных, и решил уснуть навеки, чтобы не видеть свою скучную жизнь и никогда уж несбыточным не терзаться. Уже в кровать улегся и лежу: с таблетками в одной руке, да со стаканом воды в другой. И тут вдруг звонок в дверь. Надел я халат — и к двери. А там старичок. Извините, говорит, молодой человек, за беспокойство, но поскольку ведомо мне ваше непреклонное решение покинуть скорбную юдоль земную, то не окажете ли вы напоследок любезность бедненькому старому пенсионеру, не выкушаете ли вы с ним чайку с вареньицем малиновым и не передадите ли вы от него на тот свет весточку усопшим, так сказать, родственникам? Я, конечно, удивился, но отказать пенсионеру и впрямь было бы как-то неловко. Спустились мы ниже этажом, где старичок в коммунальной квартире проживал. Налил он мне чайку, да блюдце с моим любимым вареньем выставил на стол, и пока я пил-угощался, он у себя в шкафу-то книжном выискал книгу и мне подает. Вот, говорит, гляньте-ка, молодой человек, — любопытная книжица. Уж на том-то свете книг не будет, так посмотрите напоследочек. Открыл я книгу — а там все картинки, совсем без подписей, однако и без слов понятно: про тот свет картинки-то. Свет на них тусклый, да пятна какие-то в чернотище непроглядной. И ни кровати тебе мягкой, ни чайку свежего, ни вареньица, ни цветочка, ни деревца. Как же так, говорю, неужто скука там такая да пустотища? Увы, отвечает старичок, увы! А чего бы вы ожидали в Аду-то? Почему же, спрашиваю, непременно Ад? А потому, отвечает старичок, что недостаточно настрадалися. И опять же — сколько вы, извините за любопытство, за таблеточки-то аптекарю заплатили? Двадцать тысяч, говорю, заплатил. Ах, молодой человек! Билет-то в Рай в миллион раз дороже стоит! Но вы не огорчайтесь, а лучше вот это посмотрите… И протягивает он мне вторую книгу, тоже с картинками. И название книги интересное такое, до сих пор помню — Дежавю. Ума не приложу, что бы это значило, но в память запало. И вот в книге этой тоже скучных да грустных картинок немало, но все же изредка попадаются такие радостные да яркие — так бы и смотрел на них часами! А старичок уже руки тянет за книгою, пришлось отдать. Ничего, говорит, не огорчайтесь, вы еще все это посмотрите разок! Вы дадите мне книгу еще раз? — спрашиваю. Нет, отвечает, не в книге увидите, а взаправду. Если, конечно, скорбную юдоль покидать передумаете…

Я конечно передумал. Очень хотелось из второй книги картинки-то счастливые еще раз посмотреть. Хоть и немного их, да уж хороши больно! Попрощался я со старичком, а на пороге догадался наконец спросить, как его звать-величать. Он и ответил: ежели, говорит, по паспорту, то Александр Васильевич, а ежели по жизненному, так дедушка Время.

Дом