На земле и под землей

Вот с энтою-то куклою в котомке, да с водицею в плетенке и отправилась баба горестная сыночка искать. Шла-шла, да и пришла к городу черному. Видит — у ворот бамажка лежит, от карамельки знакомый фантик. Стало быть, проходил здеся сынок милый! И хотя не глянулся женщине город тот черный, да что делать — вошла она в ворота железны, за стены каменны. Видит: улицы пусты, дома агромадны, трубы чадящи, машины железны гремящи, да тополя мертвы, к небу тяжелому торчащи. И ни единого человека, пусто вокруг — ни голоса, ни дыханьица, ни сердечного трепыханьица… Испужалася баба — да всяк бы испужался! А кукла-то, Неназванка безлицая, в котомке заворочалася да говорит человечьим голосом: «Тесно мне тута да темно, выпусти меня!» Достала баба Неназванку и на руки взяла. Кукла головою вертит, ровно живая, да бабе докладает: «Много чего видала, а теснотищу таку в первый раз вижу! Это как же народу стоко здеся помещается? Яблоку негде упасть, шагу негде без опаски ступить!» Удивилась баба на речи такие странные, да удивленья не выдает, а спрашивает: «А не видишь ли ты, Неназваночка ненаглядна, сыночка мого маленького?» «А как же, — отвечает кукла, — вижу родимого, хозяина своего любимого! Вона у стеночки каменной сидит, да слезы льет, мамку зовет!» Встрепенулася бедная мать, да хоть ты криком кричи — не видать ей сыночка. А мальчонка-то, у стеночки сидя, от голодухи забывался, слышит вдруг голос чей-то. Поднял головушку и видит: прям в воздухе кукла его любима парит, будто ангел какой! Встал мальчонка, да к Неназванке, от слабости спотыкаяся, бегом. Добежал до нее, ручонками за ножонки холщовы, сенцом набиты, ухватился, куклу обнимает, к сердцу прижимает. И как обнял он Неназванку безликую, так и сомлел. Токо что город пуст был, как колодец пересохший, и глянь — уже народ толпится вокруг, что на рынке в день воскресный! И люди все такие черные, ровно мумии — жалко смотреть. Глядит мальчонка, а над ним матушка склонилася, в щечки исхудалы его цалует, да из плетенки бутыль с водою достает. Напился мальчик, а в бутыли ничуть не убавилося. Оглянулся — вкруг него уже толпа жаждуща собралася, и все на воду с жадностью глядят. Отдал мальчик бутыль кому поближе, и пошла она по рукам — всем воды хватило, все напилися. Лица у людей посветлели, в глазах разуменье появилося, речь, до сей поры иссохшая, с уст заплескалася. И все об одном: как из города проклятущего на волю выбраться? Матушка с мальчонкой к воротам пошли, потолкали, да за ручку железну подергали — и впрямь, не открываются ворота. А Неназванка безликая к воротам затылком кудельным повернулась, да голосом громким крикнула: «Знать не знаю! Ведать не ведаю!» Ой что тут началося! Ворота заскрипели, голосом дурным замычали, да и распахнулися. Стены каменные задрожали, да березнячком легеньким обернулися. Дома черные как шары сдулися — одни пеньки старые трухлявые от них осталися. А вместо труб дымящих сосны высокие с небом просветлевшим зашепталися.

Стоят люди, рты поразевамши, да от радости плачут. А Неназванка птицею белой обернулася, да из рук мальчонковых в небо упорхнула — только ее и видели. Пошел народ счастливый в разны стороны: кто на север, кто на юг, кто на запад, кто на восток. И всяк живой-невредимый до дому своего добрался, где его и ждать-то отчаялися. И баба бедная с ребятенком своим домой вернулася, от радости сама не своя. Токо мальчик по дороге нет-нет, да всплачет — жалко ему куколки, игрушки своей любимой!

Хранитель

Далеко-далеко отсюда, в деревушке на краю земли, живет старичок святой. Только он-то, конечно, и знать не знает за собою никакой святости. Просто живет, хлебушек жует, лапти плетет, да на печи греется, как зима придет. И ведать не ведает, что в руках его, от работы огрубевших, да на солнышке почерневших, сила включена богатырская, а в глазах, от старости подслеповатых, огонь ясный укрыт, без которого всем зрячим что свет, что тьма — все едино. Не знают про старичка того люди добрые, да знает темь ненасытная, зло жадное. Ищут они дедушку этого, чтобы силу волшебную отнять, да огонь ясный погасить. Ищут-то ищут, а найти никак не могут: деревень-то на Руси — многие тыщи, а уж старичков — и того больше! Поди угадай, кто из них — тот самый дедушка наиглавнейший!