На земле сингалов и тамилов

Конечно, не все, что я узнавал, расширяло мои знания, важно другое — дети моего возраста не подвергались дискриминации. Такие темы разговоров, как прожиточный минимум, любовь, поведение молодежи, судебные разбирательства, последствия употребления алкоголя и безнравственность, и подобные им стали для меня книгой жизни, при том с иллюстрациями. С каким интересом наблюдал я, как работает мать! Она могла все: из сухих стеблей сплести занавески или красивые цветочные гирлянды из бумаги; распустить модную кофточку, которую до того носила на зависть всем женщинам в округе, и связать новую; так разукрасить утиные яйца золотыми и серебряными нитями, что они смотрелись как настоящие произведения искусства; изготовить вязаные пуговицы — предмет вожделения всех модниц из округа Амбаватха. Она чинила одежду, великолепно штопала. А если шила, то всегда по самым удачным выкройкам и каждый раз по-новому. Мать никогда не удовлетворялась шаблонными рекомендациями из журналов и книг — она видоизменяла модели по своему вкусу и возилась до тех пор, пока материал не приобретал желанной формы, а ее тетрадь, предназначенная для расчетов, не превращалась в замысловатые цифровые дебри, в которых никто, кроме нее, не мог разобраться.

Да и готовила мать лучше всех в деревне. Мы наслаждались ее китайским соусом, жареным мясом, домашним хлебом, деликатесным гарниром из хлебного дерева. Да, она была искусным кулинаром! Но из всех блюд, которые она готовила, пожалуй, больше всего нам нравились те, которые она стряпала по ее собственным рецептам.

Изобретательности ее не было предела. Я помню, что вскоре после начала войны, вошедшей в историю как первая мировая, исчезли продукты и мы оказались в бедственном положении — не хватало риса даже для двухразового питания. Но и в этих условиях матери удавалось печь вкусные лепешки из вываренных плодов хлебного дерева. Несколько таких, деревьев росли у нас в саду. Это лакомство мы всегда получали на ужин вместе с чем-то похожим на гуляш, который мать ухитрялась приготовить из мяса и овощей, остававшихся от завтрака. Думаю, моя мать намного опережала свое время. Это благодаря ее заботам в доме было много книг, но она не стремилась указывать, что и как читать. Мать предоставляла нам много свободного времени; она хотела, чтобы мы чувствовали себя самостоятельными и попали в объятия самого лучшего наставника в мире — доброй земли-кормилицы. У нее всегда не хватало денег, но она никогда не делала из них фетиш и, как бы ни бедствовала, при первой возможности помогала другим.

Мать понимала, как необходимо нам знать английский язык (она прекрасно говорила по-английски), и поэтому старалась все делать для того, чтобы мы получили хорошие языковые навыки. Она никогда не сердилась на нас во время занятий и не заставляла зубрить, если мы ленились. Мать учила нас уважать разные религии и жить честно, в согласии со своей совестью.

Она всегда что-то экспериментировала, поэтому соседи иногда поглядывали на нее осуждающе. К тому же затеи эти требовали не только много времени, но и денег. Так, мать держала пчел, выращивала экзотические растения, красиво вязала и прекрасно, шила, да еще и вкусно готовила, о чем я уже говорил. В общем, она — мой идеал матери. Я не только ел из ее рук, спал рядом с ней, но и был союзником во всех ее затеях и делах. Ведь я — самый младший в семье.

ПЧЕЛЫ

В Синадхае никто ничего толком не знал о пчелах, да и не пытался узнать. Люди думали, что они каким-то образом связаны с овощными культурами, поэтому их присутствие на участке, где обычно сажали баклажаны или тыквы, на вьющихся растениях, которые добирались до крыш домов, и даже в живой изгороди из вечно цветущих кустов принималось как само собой разумеющееся и даже поощрялось. Пчелы были как бы частью деревенской жизни, подобно сельским песням или устным преданиям.

Когда в период роения пчелы, словно гроздья, грудились на ветвях деревьев и лишь жужжанием напоминали о себе, каждый ребенок знал, что нельзя бросать в них камнями, хотя, конечно, сделать это им очень хотелось. Да и взрослые жители деревни держались от такого дерева подальше, хорошо понимая, что пчелы скоро покинут это место и вернутся в свои пристанища.

Случалось, что какого-то ребенка жалила пчела. Конечно, тут начинались слезы и жалобы. Но взрослые лишь журили малыша за неосторожность и советовали приложить к больному месту лук. Иногда Сирисоме, тому, который незаконно готовил тодди^[4], приходилось вынимать из поставленного еще с утра горшка одну или две попавшие туда пчелы. И только один житель деревни знал секрет, как проникнуть в пчелиную обитель. Это был Виламу.