На железном ветру

— Но ведь они только того и хотят, мадемуазель. С ними надо бороться.

— Ба! — с веселой иронией сказала она. — От вас за сто шагов пахнет коммунистом. Чем я могу вам помочь?

— Пойдемте отсюда, — сказал Михаил. — Вы, я вижу, совсем замерзли. Поговорим в кафе.

— О да, ведь вы, наверное, захотите кое-что узнать обо мне и моем отце?

— Конечно, мадемуазель, если вы ничего не имеете против.

— Раз вино откупорено, его надо выпить. Я знаю уютное местечко на Монпарнасе. Там не бывает студентов, и потому не так шумно, как на Бульмише.

Они дошли до центрального партера, обогнули восьмиугольный бассейн, и вскоре боковая улица вывела их на бульвар Монпарнас.

— Подумать только, — оживленно говорила Лора, — я иду рядом и беседую с настоящим русским большевиком. Мсье Маньян, мой старый наставник из коллежа, спятил бы от ужаса, узнай он об этом. Забавно, не правда ли? Знаете, как мы окрестили его? Мсье Corbillard[19].

Она рассмеялась, и звездочки целой россыпью вспыхнули в глазах. Глядя на нее сейчас, никто бы не подумал, что еще несколько минут назад она нуждалась в утешении, была озабочена и подавлена. Казалось, внутри у нее сработал невидимый переключатель. Такая быстрая перемена вызывала у Михаила двойственное отношение. Ему нравилось, что девушка воспрянула духом, не поддалась унынию, но вместе с тем он опасался, не свидетельствует ли это о ее легкомыслии, неспособности понять всю серьезность и опасность дела, которое ее коснулось.

Кафе называлось «Лесная сторожка». В небольшом зале было тихо и малолюдно. Со стен, обитых деревянными панелями, смотрели увенчанные рогами головы оленей, ланей и горных козлов. Над стойкой висели часы с дверцей, из которой, по-видимому, каждый час выскакивала кукушка.

Донцов и Лора заняли столик в углу. Столешница его была сколочена из дубовых досок и покрыта зеленой клеенкой.

История, которую рассказала девушка о себе и об отце, не поражала неожиданностями — что-то в этом роде Михаил и предполагал услышать.

Лора родилась в 1915 году. Ее отец, бывший цирковой акробат, находился в то время в действующем флоте. После войны его уволили с флота, но в цирк он вернуться не мог. Помешала осколочная рана. Он долго и безуспешно искал другую работу. Между тем опасно заболела мать, тоже цирковая актриса. Выбирать Эмилю Шамбижу не приходилось, надо было оплачивать лечение жены, и он поступил в полицию. Матери Лоры уже ничто не могло помочь, она умерла. Где-то в Лангедоке у Лоры жила бабушка, но родители с нею не знались, и девочка осталась на попечении отца. Он приложил все силы, чтобы дать ей среднее образование. Она окончила коллеж. Большое влияние оказывал на нее отец. Его рассказы о русской революции, о великих идеях, которыми руководствовались большевики, о восстании 2-й Черноморской эскадры поразили воображение девушки, прозвучали резким диссонансом в той размеренной, тихой жизни, которая окружала ее. Что говорить о дочери, если жизнь эта не удовлетворяла и отца, несмотря на обилие острых ощущений — к 1932 году он занимал должность инспектора криминальной полиции, и эту должность заработал не в канцелярии.

— Понимаете, кругом глухая стена, — говорила Лора, очерчивая пустой чашкой из-под кофе окружность на клеенке. — Но в том-то и ужас, что реальной стены нет. Существуй она — ты получила бы цель преодолеть ее. Но ты можешь идти в любую сторону и никуда не прийти, вернее — прийти к тем же католическим добродетелям. Когда ты ни о чем не думаешь, когда живешь, как птичка, такая жизнь кажется нормальной. А что делать? Времена святой Жанны миновали. Но когда знаешь, что есть другая жизнь, есть великие цели, что времена Жанны д’Арк не миновали, — твоя комната, твоя постель, твои безделушки кажутся тебе ненавистными, как злейшие враги. Потому что отсюда начинаются ханжество, корысть зависть, оглупление... Вы меня понимаете?

— Да, мадемуазель.

Михаил был не на шутку взволнован ее исповедью. В сдержанном тоне девушки угадывался большой внутренний накал, искренность чистой и благородной души. О легкомыслии или недомыслии тут и речи не могло быть. Но самое волнующее — взгляды Лоры точно совпадали со взглядами Тадеуша Липецкого. Это наводило на размышления. Ни Липецкий, ни Лора Шамбиж не принадлежали к рабочему классу. Но стоило разбудить от спячки их ум, их душу, как оба с отвращением шарахались от буржуазной жизни, несмотря на всю ее пряничную привлекательность.

— Вы не пробовали сблизиться с коммунистами? — спросил Михаил.

— У меня не было для этого возможностей. Да и профессия отца вызвала бы с их стороны недоверие. Я сблизилась с русскими. Наверное, тут сыграли роль рассказы отца о русских большевиках. Но молодые люди, с которыми я познакомилась, были всего лишь детьми эмигрантов, бежавших от большевиков. От них-то я и узнала о Брандте...