На железном ветру

Возвращаясь в пансионат, Михаил должен был признаться себе, что пока ни на йоту не продвинулся в своих изысканиях. Очевидно, Юрий действительно не чужд богеме. Очевидно, он действительно любит находиться в центре внимания. Но что же дальше? Что-то есть странное в поведении Юрия... Что? Да то, конечно, что он якшается с эмигрантскими юношами из бедных, даже, пожалуй, бедствующих семейств. И даже водит их к себе домой. Это возможно лишь в том случае, если Алекс Ферро поощряет такие знакомства своего приемного сына. Но поощрять такие знакомства бескорыстно богатый делец себе не позволит. Значит — Алекс Ферро? Да, по всей вероятности, он непосредственно направляет вербовочную деятельность Юрия. Но зачем это богатому человеку, французу? Французу ли?

Нет, не зря он провел время на улице Меркурий. Надо еще во многом разобраться, чтобы подобрать ключи к Юрию. И подобрать их помогут Лора и Антон. Нет, нет, только не Антон. Антону предстоит куда более сложная и опасная миссия. Если, конечно, он согласится. И не провалится с фотографированием.

Дня за два до рождества Донцову пришла мысль, что хорошо бы провести рождественский вечер вместе с Лорой. Можно пойти в ресторан. Без помехи поговорить о делах. Он понимал: желание его продиктовано отнюдь не деловыми соображениями, но упорно цеплялся за эту причину и наверное позвонил бы Лоре, если бы утром 24 декабря мадам Зингер не пригласила его разделить с ней рождественскую трапезу. Она заметила, что могла бы поехать к друзьям, да и Жорж нашел бы для себя более интересную компанию, но рождество обычно встречают дома, в семейном кругу, а традиции надо уважать, ибо они цементируют общество. И хотя Михаил придерживался иных взглядов на традиции и общество, и хотя воображения его ни на минуту не покидал милый образ, а воспоминание о бархатистых ямочках на щеках и чудесных звездных глазах вызывало сердцебиение, он принял приглашение, потому что оно могло быть действительно полезным для дела.

Накрытый на двоих стол ломился от съестного. Тут и индейка (тоже традиция), и шампиньоны, и омары, и различные салаты, и соусы, и прекрасный мартель в высокой бутылке, и шампанское. Но главной достопримечательностью стола, которою хозяйка явно гордилась, был полуведерный никелированный самовар, изготовленный, судя по клейму, на фабрике Баташова в Туле.

Михаил вкушал от всех поименованных яств и непринужденно поддерживал беседу, касавшуюся главным образом театра. Эмма Карловна была большою театралкой. Современным операм и пьесам она предпочитала классику и довольно часто посещала Гранд Опера, Опера комик и Комеди Франсез. Впрочем, не брезговала она и театром Жимназ, хотя ставились там большею частью современные комедии. Театральные дни у нее были заранее расписаны, в чем Михаил мог убедиться, обратив взгляд на табель-календарь за 1935 год, долженствующий наступить через неделю.

3 января — Одеон, 10 января — Национальный театр, 14 января — Гранд Опера... И т. д.

Кино Эмма Карловна глубоко презирала, относя его к разновидности рыночного балагана. По ее мнению, только люди, совершенно лишенные чувства прекрасного, способны восхищаться кривляющимися на экране марионетками. Когда же Михаил заметил, что, по-видимому, эти люди — все человечество, Эмма Карловна решительно поставила точку: «Тем хуже для человечества».

После двух бокалов шампанского она сделалась грустна и задумчива, заговорила о своем детстве в Казани, о замужестве, вспомнила Тадеуша Липецкого. Михаил ожидал, что она вот-вот расплачется, и уже готовился подать стакан воды, но Эмма Карловна вдруг шаловливо улыбнулась и погрозила ему пальчиком.

— А ведь вы ужасный обманщик, Жорж, право...

— Не понимаю, мадам.

— О, прекрасно понимаете. Вы не поляк.

Михаил изобразил оторопь.

— Что? Не поляк?

— Конечно. Живете вдали от родины почти полтора месяца и ни разу я не видела у вас ни одной польской книги или польской газеты, ни разу вы словом не обмолвились о Польше.

— Но, мадам...

— Ах, не оправдывайтесь, — томно отмахнулась Эмма Карловна. — Вы не тот, за кого себя выдаете. Судите сами. Вы не работаете, но вас целыми днями не бывает дома. Женщина? Но вы без колебаний приняли мое приглашение вместе отпраздновать рождество. Это могло означать одно: у вас нет женщины, и вы решили приударить за мною. Увы, оказывается, ни я, ни другие женщины вас не интересуют. А ведь вы цветущий молодой человек. Согласитесь — это подозрительно.

— Сдаюсь, мадам, — рассмеялся Михаил, — я повержен. Кто же я в ваших глазах? Международный аферист? Опасный шпион?

Эмма Карловна посмотрела ему в глаза трезво и чуть жалостливо.

— Не надо, Жорж. Не надо смеяться — натянутый смех режет уши. — Она рассеянно покрутила между пальцами бокал. — Пожалуйста, не воображайте, что во мне говорит оскорбленное женское самолюбие. Нет, я смирилась с одиночеством. И кто бы вы ни были, я не собираюсь ставить вам палки в колеса. С меня достаточно того, что вы друг Липецкого и порядочный человек.

Молча Михаил встал и поцеловал у Эммы Карловны руку. Она растроганно потрепала его по щеке.