На железном ветру

— Здесь чудесно, — повторила Лора. — Я ведь никогда не была на юге, хотя моя мама родом из этих мест. — Она повернулась спиною к окну. — Жорж, если можно, давай поживем здесь подольше.

Подавленный, он не сразу разобрал смысл ее слов, а когда она повторила, лишь глуповато ухмыльнулся, за что немедленно возненавидел себя.

— Какие у тебя планы? Поделись, если можно.

Ему показалось необъяснимым и странным, почему она не замечает его идиотской растерянности.

Но Лора заметила. Каблучки ее простукали по полу, и вот уже он близко увидел ее темные глаза.

— Жорж, с тобой что-то происходит... Ты не такой... как вчера... Что, Жорж, что?

Плохо соображая, он улыбнулся и с развязностью, какая свойственна лишь очень застенчивым людям, отвесил шутливый поклон.

— Соблаговолите, мадемуазель, принять мою руку и сердце. В случае согласия вы получаете в приданое комнату, подобную этой, в Москве, советское гражданство и, следовательно, одну шестую часть земной суши впридачу. Со всеми внутренними и территориальными водами, разумеется.

Против ожидания она не улыбнулась. Она сосредоточенно и серьезно смотрела ему в глаза, будто силясь понять то, что стояло за его предложением.

— Вы хотите, чтобы я стала вашей женой?

Обращение на «вы» она подчеркнула интонацией. Во рту у него мгновенно пересохло, как в пустыне, и его хватило только на то, чтобы кивком подтвердить свое желание. Она вдруг покраснела. Поднявшись на цыпочки, шепотом обожгла его ухо:

— Я согласна, мсье. Заприте, пожалуйста, дверь.

Ни в первый, ни во второй день их совместной жизни они не расставались ни на минуту.

Беспечная готовность Лоры разделить его судьбу восхищала Донцова. Возможно, в душе ее и пугала перспектива быть высланной под чужим именем из родной страны, беспокоила неизвестность, предстоящая жизнь среди чужого народа, чужих обычаев, бездействие, на которое ее, во всяком случае на первых порах, обрекало незнание русского языка. Но она не показывала своих страхов. Она доверилась ему, и он по-мужски оценил ее беззаветную веру. Ему приятно было заботиться о ней. Они побывали в магазинах. Ему доставляло истинное удовольствие смотреть, как Лора примеряет одежду или обувь, забавляло ее вдумчивое, сосредоточенное выражение при этом, точно вот-вот она совершит великое открытие, а послушные мановению ее руки продавцы, метавшиеся между нею и вешалками, напоминали ему помощников режиссера. Потом он подшучивал над нею, а она с горячностью начинала уверять, что для женщины крайне важно уметь одеться недорого и красиво, что это искусство ничуть не менее трудное, чем искусство театрального постановщика.

Утром шестого января Михаил сказал, что Лоре придется посидеть дома — он идет в порт. Она не хотела показать своего огорчения, но против воли на глаза навернулись слезы. Она долго уговаривала его быть осторожным, осмотрительным. Она боялась за него теперь больше, чем когда-либо. Он пообещал вернуться к обеду.

План выглядел просто. Необходимо найти судно, на котором они с Лорой могли бы как штатные члены команды покинуть Францию. Выехать в качестве пассажиров нечего было и думать — требовалась виза. Задача состояла в том, чтобы добраться до любого порта, не принадлежащего Франции, в котором есть советский консул.

Однако наняться на пароход — полдела. Предстояло еще получить разрешение портовой полиции на выезд из Франции именно таким способом.

Несколько часов Михаил провел в торговом порту, бродил по причалам, вдоль которых стояли десятки судов под флагами чуть ли не всех стран мира. Михаил заговаривал с матросами, пытаясь узнать, не требуются ли на их суда коки или стюардессы. Он заходил в дымные кабачки, прислушивался к разноязыкому говору, подсаживался за столик, приглашал выпить. Механик с американского сухогруза сказал, что ему требуется кочегар, но узнав, что у Михаила нет матросской книжки и, кроме того, он хотел бы получить место для жены, отрезал:

— On board don't of a woman and my captain will't infringe tradition[20].

Когда Донцов вошел в комнату на улице Тарамис, Лора бросилась ему на шею и так, обнявшись и не произнося ни слова, они стояли минуту или две.

— Что случилось? — спросил Михаил, заглядывая ей в глаза.

— О, ничего, теперь ничего.

Она притушила ресницами взгляд.

— Но все же?

— Милый мой, милый Жорж, не беспокойся ни о чем, делай свое дело.

Только вечером он узнал, в чем дело.

— Мне показалось, что я никогда тебя больше не увижу. Это были ужасные часы. У меня и до сих пор все дрожит внутри при одном воспоминании. Неужели завтра ты опять уйдешь?

— Да.

— И я не смогу тебя сопровождать?

Он положил ее голову себе на плечо и, успокаивая, долго гладил пышные волосы, упруго струившиеся между пальцев.

Он называл ее именами цветов, и чаще всего почему-то по-русски Колокольчиком, а она смешно повторяла «Ка-ла-кол-ши». Он произносил какие-то маловразумительные слова, она тоже, что-то шептала горячо и бессвязно и, когда заснула у него на плече, лицо ее было безмятежно.