На железном ветру

Они издали следили за тем, как рушились устои старого мира, но это ничего не меняло в их личной жизни, тусклой жизни городских мальчишек из рабочих семей. Поэтому книги питали их воображение. Маленький лорд Фаунтлерой и Реми Мелиган, Морис Джеральд и Оливер Твист, Нат Пинкертон и граф Монте-Кристо — таков был круг их героев, таков был связанный с этими героями объем понятий, которыми они расцвечивали тусклую обыденность. Придуманная красота была эфемерна, но другой они не знали. И не могли знать. Красота суровой эпохи открывалась тому, кто участвовал в ее свершениях.

Таким человеком был брат Михаила.

В первый вечер, когда они остались вдвоем с Василием в «темной», Михаил вытащил из лежавшей на табуретке кобуры братнин наган и с удовольствием прицелился в лампочку. Василий молча отобрал у него револьвер, сунул под подушку.

— Ты чего? Бандитов опасаешься? — с загоревшимися глазами спросил Михаил.

Брат усмехнулся одной половиной рта — мешал шрам через всю щеку, — сел на стул, начал снимать сапоги.

— Тут, — сказал, — похоже, без бандитов хватает охотников до чужого оружия.

— Я, что ли?

— Догадливый.

Василий разделся, лег на свою старую скрипучую деревянную раскладушку с ножками в виде буквы икс.

Михаил погасил свет и тоже лег. Отвернулся к стене. После недолгого молчания сказал:

— Что я, маленький?

— Да нет, не маленький, — отозвался Василий. — На фронте встречал ребят чуть постарше тебя.

— Я бы тоже смог воевать.

— За что?

— Известно: за Советскую власть.

— Нужны Советской власти такие вояки.

— А что? — Михаил вскинулся на кровати. — Думаешь, струсил бы?!

— Нет, зачем же? Тут дело в другом. Помнишь, как ты в младшем классе с Нуралиевским сынком подрался?

— С Гасанкой?

— Ну да. Ты тогда разве для собственного удовольствия кулаки-то в ход пустил?

— Он сел на меня верхом... Я, говорит, буду твоим хозяином.

— Вот-вот, — обрадованно проговорил Василий, — отсюда, от печки и пляши. Либо он тебя оседлает, либо лупи его по морде — третьего не дано. Уж наш батя на что крут — сам знаешь, — и тот, помню, тебе эту драку простил. Понял: на твоей стороне справедливость, классовая справедливость...

Василий заскрипел раскладушкой.

Вспыхнула зажигалка, на миг вырвав из непроглядной тьмы резко очерченный профиль брата.

Точечный огонек цигарки, то разгораясь, то притухая, диковинным светлячком повис в воздухе. Запахло махорочным дымом.

— Борьба, Миша, — это нелегкое дело, — каким-то незнакомо жестким тоном проговорил Василий. — Нелегкое и некрасивое. Красиво о ней только пишут. Те, кто ее никогда в глаза не видывал. Ну, сам посуди: что красивого в убийстве, в смерти? Кровь, стоны, вопли. Каждая смерть с нашей ли, с вражеской ли стороны прибавляет вдов и сирот. Разве ты задумывался над этим, парень? — Помолчав, продолжал: — Представь себе знакомого человека, который тебе по нраву, друга, что ли...

С поразительной ясностью Михаил вдруг увидел давнишнее: на крыльце дома стоит, опираясь на палку, поручик Лаврухин с папиросой в зубах, рядом — кукольной красоты девочка.

— ...Представь, что он, веселый, здоровый секунду назад человек, вдруг падает, сраженный пулей...

...Поручик на крыльце схватился за грудь, медленно стал оседать и рухнул на асфальт. Девочка в ужасе вскрикнула, закрыла руками лицо... Михаил почувствовал: по щекам от висков струйками сбегает пот.

— Горько это, тяжело...

Зашипела и погасла цигарка.

— Конечно, для какого-нибудь убийцы все просто. Ему чужая жизнь, что щепка. Но любители пострелять в людей в Красной Армии долго не держатся. Либо к «зеленым» сбегают, либо на мародерстве попадаются.

— Кто же нужен Красной Армии? — спросил Михаил, чувствуя неясную робость.

— Люди, Миша, люди, а не мастера убивать. Сознательные революционные бойцы требуются Красной Армии, которые, как бы тебе объяснить?.. Ну вот ты, скажем, заехал этому... Гасанке, что ли, по роже... Юшку пустил. Приятного мало, верно? Да ведь не мог иначе. Так и они, не могут не идти в бой против белой сволочи... Потому что революция — их кровное. Она установит справедливость на земле. Справедливость для них, для тебя. Это и дает им силу выдерживать смерть, кровь, свою и чужую. Понял?

— Понял.

— Навряд. Почаще вспоминай Гасанку, тогда, может, поймешь.

— А отец говорит...

— Ты отца не трогай. Он другую жизнь прожил. Старую. А нам с тобой новую начинать. Стремись к ней, строй ее. Я вот... всегда о ней думаю.

На этот раз молчание длилось долго. Брат, должно быть, разволновался, опять закурил.

— Что же мне делать? — Вопрос Михаила прозвучал по-детски беспомощно. Он сам уловил это и подосадовал на себя.

— Давай договоримся, братишка, — сказал Василий, — такие слова говоришь в последний раз. Не маленький. Что делать — пролетарию должно подсказывать классовое сознание. Вон Ванюша — смирен, смирен, а в решительный момент понял, что надо делать. Для начала вступи в Коммунистический Союз Молодежи. И друзей сагитируй. Вот тебе первое задание от Советской власти, товарищ. А теперь, — он погасил цигарку, — спать, спать...