На живую нитку

Высокий голос спросил:

– Ты их нового солиста уже слышала?

Второй голос был ниже и такой бархатный, словно касался мягкими ворсинками:

– Ой, такой смешной ребенок! Булочкин, кажется. Или Ситный.

Высокий голос хихикнул:

– Пшеничный!

Бархатный голос густо рассмеялся:

– Точно! Я помню, что-то такое хлебное.

Девушки отошли от невидимого, пылающего стыдом Луки, продолжая разговаривать:

– Ну, как там твой Лель [8]? – спросил высокий голос.

– Не идет мой Лель. Совсем… – вздохнул бархатный.

Лука сидел, обняв коленки руками, раскачивался и повторял про себя:

– Булочкин, Баранкин, Булочкин, Баранкин…

Хор запел:

Сон меня сегодня не разнежил,
Я проснулась рано поутру
И пошла, вдыхая воздух свежий,
Посмотреть ручного кенгуру [9]

.

Лука замер. Потом незаметно выглянул из своей бутафорской тюрьмы. Мелодия была простой и чистой. И в многоголосом слаженном звучании хора наивные слова становились объемными и живыми.

Хормейстер остановила песню и сделала замечания. Потом сказала:

– Вета! Опять у тебя глаза не поют.

Красивая девушка в свитере цвета топленого молока ответила:

– Сейчас запоют, Лидия Филипповна. – В ее низком, бархатном голосе искрился смех.

Хормейстер кратко повела рукой, начиная песню вновь.

Но для Луки все остальные голоса стихли и звучали фоном. Он узнавал и слушал только ее таинственное контральто[10].

А потом, охвачена истомой,
Я мечтать уселась на скамью:
Что ж нейдет он, дальний, незнакомый,
Тот один, которого люблю!

Мысли так отчетливо ложатся,

Словно тени листьев поутру.
Я хочу к кому-нибудь ласкаться,
Как ко мне ласкался кенгуру.

Лука затосковал. Какое-то игольчатое чувство царапало сердце. И от слова «ласкаться» стало душно.

«Почему они это поют, зачем?» – думал он.

Он представил, как Вета сидит на той скамье из песни. Скамья такая длинная, что уходит за горизонт. И Лука подходит к ней. Только, конечно, не совсем он. Не дурацкий Пшеничный с надоевшим всем дискантом, в детской жилетке и галстуке-бабочке на резинке. Нет. Кто-то высоченный и сильный, с красивым драматическим баритоном. А лучше – с басом-профундо[11]. Гудит ураганным ветром в дымоходе… Над таким не засмеешься, даже если он при всех себе компот на штаны прольет.

Позже, со всеми предосторожностями, он вы-яснил, что зовут ее Вета Головина, ей девятнадцать, готовится к поступлению в консерваторию и поет в церкви, на клиросе. Лука начал тайком и открыто ходить на репетиции камерного хо- ра и не пропускал ни одного их выступления.

А однажды в воскресенье даже пошел в храм. Он не видел Вету уже целую неделю и надеялся, что найдет ее там.

В нерешительности Лука стоял посреди церковного двора. На высоком старом дереве сидела большая черная птица и не моргая смотрела на Луку. Лука тихонько присвистнул ей. Птица тяжело оттолкнулась и улетела. Басовито зазвонили колокола.

Лука вошел в храм и растерялся еще больше. Начиналась вечерняя служба. Пахло горячим воском и ладаном. Дрожащий, но уверенный свет отражался в золотых окладах икон с печальными ликами.

Старик в черном, похожий на птицу в церковном дворе, наклонился к Луке и тихо сказал:

– В храм надо с простой головой входить.

Лука вздрогнул и поспешно стянул с головы капюшон.

С небольшого балкона напротив алтаря запели. Лука не видел певчих и изо всех сил пытался узнать голос Веты. Слова были ему незнакомы. Но Лука почему-то сразу узнал этот звук, у которого не было ни острых углов, ни пределов. Сердцевину этого звука пронизывал луч и уходил вверх.

Креститься Лука не умел, но неуклюже кланялся вместе со всеми прихожанами. Он думал о Вете, которая должна быть очень красивой в этом зыбком свечном свете, и вдруг вспомнил то слово – «ласкаться» – и смущенно обернулся, словно кто-то мог услышать его мысли.

Служба закончилась.

Вытягивая шею к балкону певчих, он переминался у большой иконы. Взгляд святого, не найдя в людях глубины, устремлялся сквозь храмовые двери, кованые ворота, пронизывал все слои, обернувшие город, планету, и стремился все дальше.

У Луки закружилась голова, и он поспешно вышел из церкви.

На нижней ветке старого дерева снова сидела черная птица. Мальчик протянул к ней руку, и ему показалось, что он смог дотронуться до ее жесткого оперения.

…Лука прошел по коридорам, заглянул в аудитории и концертный зал, но Веты нигде не было. Его поймала концертмейстер Фимочка и стала жаловаться на коварно исчезнувшие ноты. Лука догадывался, кто из пацанов подшутил над близорукой, рассеянной Фимочкой, но не выдал.

Спустя два часа классы снова опустели. Все собрались на генеральный прогон и запоздалый «разбор полетов».

Лука почти бежал по гулкому коридору. Он отобрал у Стаса Фимочкины ноты и на бегу листал их, проверяя, всё ли на месте.