На златом престоле

Повсюду Иван расставил сторожей. Особо тщательно приказал он следить за рекой — вдруг помощь городку придёт на ладьях. Да и на вылазку могут, чего доброго, сподобиться ушичане.

Пока устраивали стан, наступили вечерние сумерки. Мглой оделась Ушица, туман пал на землю, такой неожиданно густой, что почти не видно ничего стало за несколько шагов. Отдав последние распоряжения, Иван направился в свой шатёр. Прилёг на войлочные кошмы, чувствуя усталость в ногах и спине после утомительного перехода. Со вздохом подумал: сорок лет ему минуло. Не молодой, чтоб сутками скакать без передыха. А места себе так, выходит, и не нагрел нигде. Всё бегал, мотался от одного владетеля к другому. Один только Давидович и отнёсся к нему с сочувствием, проникся его бедами. Верно, потому что сам изрядно побегал по Руси. Ещё подумал Иван, что, возможно, Нечай был прав. Не стоило ввязываться ему в это дело. И союзиться с половцами тоже не надо было. Но тогда что ж выходит?! Нет, он делает всё верно. Вот займёт Понизье, станет на этой земле князем. А там и о Галиче можно будет подумать.

Утром стражи привели к нему целую толпу безоружных людинов, одетых весьма бедно, в посконные рубахи и истоптанные поршни[238]. Были некоторые даже в лаптях.

— Токмо стемнело, из Ушицы чрез стену они полезли. Яко тараканы, ей-богу! Сказывали, к тебе, — объяснил со смехом Смолята. — Поганые в полон их забрать хотят, шумят. Я покуда не отдал. К тебе, княже, привёл.

— Кто таковы? — уперев руки в бока, строго спросил Иван людинов. — Почто из города бежите?

За всех ответил один людин, рослый молодец с перетянутыми кожаным ремешком волосами:

— Бояре примучивают нас, княже. Кабалят свободных людей. Купы дают, а потом дерут по семь шкур. И некому пожаловаться. Князь Ярослав далече, а боярин и тиуны его — туточки!

— Все вы, стато быть, холопы?

— Холопством, княже, не попрекай нас. К тебе шли, свободными бо стать хощем. Отплатить боярам за притеснения.

— Ну, раз так... Смолята! Выдать каждому доспех да оружье! — велел князь-изгой.

— Не хватит на всех доспехов. Их, почитай, три сотни человек.

— Ну, тогда тех, кому не хватит, в обоз покуда. Позже искуём им кольчуги добрые.

Падали на колени перед Иваном беглецы, слёзно благодарили.

Вздымая пыль, принёсся на статном аргамаке Турундай. Сопровождали его беки и беи. Спрыгнул солтан наземь, засеменил кривыми ногами к Ивану, стал ругаться:

— Зачем холопы защищаешь, каназ?! Зачем твоя полон отбирать?! Они, — обвёл он кривым согнутым перстом ушицких людинов, — добыча наша!

Вторили ему беки, беи, то же самое говорили берладские сотники и десятники.

— Они сами ко мне пришли, по своей воле! Как могу я их полоняниками считать! — решительно заявил Иван. — Не вороги нам сии людины, и не добыча твоя, солтан! Сказал уже: заплачу всем по чести! А люд простой не обижайте! Кем я буду, коли сих несчастных выдавать в полон стану!

Крикнул в ответ, дико вращая налитыми кровью узкими глазами с изъеденными трахомой веками, разъярённый Турундай:

— Полон не даёшь — сам воюй! Мы, кипчаки, уходим от тебя! Моя пришёл — полон брать, добыча! Твоя — обижать, добыча не давать!

Взмыл солтан в отделанное серебром седло, крикнул что-то на своём языке бекам и беям, пустил в галоп ретивого аргамака, помчался в свой стан, только пыль стояла столбом ему вослед. Поднялась быстро орда, заходили со свистом нагайки по спинам пленных, заскрипели колёса повозок, заржали мохноногие кони. Получаса не прошло, а лишь смятая трава и догорающие костры говорили о том, что стояло здесь лихое степное воинство.

Ропот начался и среди берладников. Многие были недовольны тем, что Иван запретил им заниматься грабежами. Вдобавок ворвались внезапно в лагерь несколько посланных в дозор воинов.

— Ярослав рать прислал! Глядите, вон тамо, за речкой! Комонные, и оборужены добро! И много их! Воевода Гаврила Бурчеевич ведёт, людин один сказал! — кричали они наперебой, хором.

Глянул Иван за узенькую ленточку Ушицы-реки. В самом деле, блестели у окоёма шеломы и дощатые брони галицкой рати. Реяли в воздухе прапоры с жёлтым львом на голубом фоне. Понял в этот миг Иван, уяснил отчётливо, что дело его проиграно.

А берладники меж тем рассыпались розно, бежали кто куда, хватали каждый что мог. Напрасно пытался Иван удержать их, звал идти за собой. Не слушались его, шарахались прочь. Разбежались и ушицкие людины, лишь горстка самых верных осталась с Иваном.

— Отступаем! Уходим в Кучельмин! — потрясая мечом, звал Иван за собой оставшихся в стане берладников.

...Им удалось уйти от погони, запутать галичан на днестровских бродах. В Кучельмине, видно, ничего ещё не знали. Въехав во град, велел Иван запереть крепостные ворота. Что делать дальше, честно говоря, сам не ведал. Явился в хоромы Творимира, рассказал всё, как было. Понимая, что и Кучельмина ему не удержать, просил об одном: дать ему тайно уйти.

Творимир ничего толком не ответил, обещал, что подумает, как поступить. Дочь же его прошествовала мимо Ивана, даже не поклонившись. Высоко несла боярышня гордую голову, капризно складывала губки, отводила взор.