На златом престоле

Потом был пир в новом доме у моста, были здравицы, подарки, поцелуи. Был Мина, едва державшийся на ногах от выпитого сверх всякой меры вина, был князь Ярослав, сердечно обнимавший их, была улыбающаяся Рикса, оставшаяся покуда погостить у любезного «братца» в Галиче, были Избигнев с Ингредой, Коснятин со своей затворницей Гликерией, воевода Тудор, боярин Чагр. Даже старец Молибог, и тот явился на пир к Семьюнке. С трудом, при помощи двух челядинцев, ходил белобородый боярин по терему, кивал одобрительно головой, шамкал беззубым ртом:

— Лепо, лепо...

Наконец, настала ночь. Разошлись по домам высокие гости. Храпел на полатях Мина; старая Харитина, с укоризной глядя на упившегося первенца, распоряжалась в горницах. Семьюнко с Оксаной остались наконец одни.

— Ну вот, твоя я, — шепнула новобрачная.

Сброшено платье, в тусклом свете свеч проступает её упругая грудь, стройный стан, она лукаво улыбается, а затем решительно хватает немного оробевшего Семьюнку за руку, сажает его на лавку и по обычаю стаскивает с него сапоги.

Они лежат в просторном покое, обнявшись, нежные пальчики щекочут волосатую грудь сына Изденя, спускаются ниже, и он, уже готовый, наконец, с неким буйным диким восторгом совершает то, что и должен был сейчас совершить. Много позже, когда утомлённая ласками Оксана заснула, умильно приоткрыв алый рот, Семьюнко, сев на постели, с обожанием и нежностью долго смотрел на неё. На лице его проступила слабая улыбка. Впереди их обоих ждало счастье, ждала жизнь, ждала любовь.

ГЛАВА 78

В ветвях буков щебетали птицы. Утренний луч солнца пробивался сквозь густую листву, падал на влажную землю, капельки росы переливались всеми цветами радуги, вспыхивали искорками брызги воды в горном ручье.

На многие вёрсты простирались вокруг густые рощи из бука, отчего и край этот звали Буковиной. На холмах рассыпались укреплённые городки, к стенам и валам которых тесно лепились мазанки окрестных сёл и ремественных слобод. Кое-где вдоль берегов рек полосами пересекали лесные массивы возделанные пашни. Зверя в лесах водилось столько, что хоть целый год лови его — не переловишь. Ярые огромные туры, зубры, светло-бурый медведь карпатский, дикий кабан, желтодущатая куница, благородный олень, косуля, рысь — кого только не повстречаешь в здешних лиственных пущах. Буки порой перемежались с длинноствольными прямыми грабами, с пихтами в предгорьях Горбов, с раскидистыми дубами, такими, что троим не обхватить. Дубовые леса тянулись севернее, уходили к самым верховьям Днестра и дальше в Малую Польшу. Говорят, в ветвях одного такого разлапистого дуба был построен целый замок. А ещё по преданию рос где-то у подошвы Бескид, на самой кон-границе Червонной Руси дуб, от корней которого брали свои истоки три великих реки — Днестр, Сан и Тиса. То была красивая легенда, но почему-то в неё хотелось верить, особенно когда находишься здесь и вдыхаешь этот чистый прозрачный воздух.

Ловы учинил и пригласил сюда князя Ярослава, его ближних бояр и отроков Чагр. Сам родом половец, ведущий род свой от белых куманов, боярин старался тем самым выказать Ярославу свою преданность, подчеркнуть лишний раз, что к Башкорду и иже с ним не имеет он ни малейшего отношения.

Ловы выдались удачными, завалили дружинники в роще свирепого вепря, а на скальном гребне выследили и взяли на рогатину матёрого громадного медведя. Многоценную шкуру сего зверя Чагр торжественно преподнёс в дар князю. Кланялся Ярославу до земли, говорил о том, что Русь давно стала для него и его семьи родным кровом, а степные обычаи ещё отец и дед его, служившие отцу и деду Осмомысла, отринули как чужое и враждебное.

Всё правильно говорил боярин, щеря в улыбке мелкие, как у кошки, зубы, да слишком уж старался, больно уж льстивы были его речи. Чего-то добивался от князя хитрый белый куман, что-то хотел выгадать для себя. Но что, Ярослав покуда не понимал. Не мог он раскусить Чагра, а потому держался настороже. Пожалел, что проведчик Семьюнко остался в Галиче — тот бы, глядишь, чего и вызнал.

Не верил Ярослав боярам, помнил былые заговоры их и козни, помнил, как упорно боролся с их властью долгие годы покойный отец. Нет-нет, да приходили на память отцовы слова: «Расколоть их надобно, сыне, не дать набрать силу».

Расколоть... Легко сказать... Затаились ныне многие, сидят тихо, ждут часа удобного...

Утро выдалось солнечное и тёплое. Дышалось легко, свободно, и не хотелось Ярославу думать о кознях и интригах. Сладко улыбающееся круглое лицо Чагра было смешным и в то же время неприятным.

«Господи, чего он так пресмыкается! Если что надо, говорил бы уж!» — думал с недовольством, тщательно упрятанным за деланной ответной улыбкой, Осмомысл.

Он тронул боднями белого фаря, поскакал вперёд, по проложенной вдоль ручья просеке. Густые тени дерев падали на тропу. Рысью мчался князь, взмывая с холма на холм. Сзади скакали отроки, везли в обозе богатые охотничьи трофеи.