На златом престоле

— Что ж. На том, стало быть, и порешим, — выслушав мнения бояр, Ярослав обвёл их пристальным взглядом. — Избигнев! Поедешь в Киев к Изяславу. Передашь грамоту мою, скажешь, что отдаю я ему Шумск, Тихомль, Гнойницу, Вышегошев и Бужск. И ходить согласен в воле его. Правы вы, бояре. Не время нам ратиться.

...Князь остался доволен. Почти никто из бояр не ратовал за новую войну, и уже одно это было хорошо. Верилось, что удастся заключить, наконец, мир и заняться устроением Червонной Руси.

Лето пришло на Галичину, земля зализывала раны, из княжеских сёл тянулись подводы с первым урожаем. В садах наливались соком яблоки, груши, вишни. По Днестру и с запада, из Регенсбурга[166], Пожони[167] и Вены спешили торговые караваны. На Подоле оживился торг. Волохи[168] и угры торговали лошадьми, чехи — оружием и изделиями из серебра, греки — тканями и фруктами. Солнце стояло в зените, на чисто вымытом небе не было ни облачка, Луква струилась тоненькой струйкой, Днестр привычно шумел на перекатах, унося воды к далёкому Чермному морю. Текла мирная жизнь, и ничто теперь, казалось, не могло нарушить этого привычного степенного хода.

Ярослав приободрился понемногу, о Птеригионите он старался не думать. Сделал евнух своё чёрное дело, и сделал. Отсыпал ему князь серебра, купил на него грек просторные хоромы на склоне Галичьей горы, где и поселился, да ещё приобрёл выморочное сельцо за Днестром. На то и жил, стараясь лишний раз на глаза людям не попадаться. Но, видно, в тереме княжеском везде были уши. Это Ярослав понял однажды вечером, когда подступила к нему в очередной раз нелюбимая жена. Ещё стала Ольга толще, с удовольствием поедала она сладости и пирожки, особенно лицо у ней округлилось, так что Ярослав иной раз в шутку называл её «луной».

В тот день она явилась, как часто бывало, к нему в покой, легла рядом, в белой ночной сорочке, вся потная, изнывающая от летней жары. Тискала его, возбуждала, постанывала от похотливого желания, он послушно исполнил её требования, а после, когда уже лежали они оба успокоенные, жена вдруг спросила:

— Карлик один тут у тя отирался. Грек. Имя у его ещё странное такое. Птица — не птица.

— Птеригионит.

— Господи! И не выговоришь. Так вот вопрошаю: на что он тебе? Такие, как он, в Ромее женские покои стерегут. Что, ко мне думаешь его приставить?

— С чего ты взяла? — удивился Ярослав. — Нет, не для того он мне нужен был.

— А для чего? — продолжала допытываться Ольга.

— Тебя это не касаемо.

— А всё ж? — Она стала щекотать его вокруг соска пальцем с коротким крашенным ногтем.

— Дело он одно добре спроворил. За то и хоромы получил, и сельцо. Да, может, хватит о нём?

— Ты меня дурой считаешь! — обиженно фыркнула Ольга. — А я не глупа вовсе. Догадываюсь о многом.

— О чём же? — Ярослав приподнялся на локтях.

— Яд он подсыпал князю Святополку. Что, не так?!

Ярослав зажал ей рукой рот.

— Тихо ты! — цыкнул он. — О таком молвишь. И откуда только всё вы, бабы, ведаете?

— Не у одного у тебя служба налажена, — рассмеялась Ольга. — Знаю, чую сердцем, не люба я тебе. Но мы с тобою, княже, единою верёвочкою повязаны. Мне, княгине галицкой, тоже хочется ворогов извести. Тех, кто на стол твой метит. Так вот, муженёк! Вороги у нас с тобою обчие. А потому покуда я тебе, вот такая, толстая баба грубая, надобна. Батюшка мой в силу ещё войдёт. И потом. Я тебе со многими ворогами управиться помогу. Помни. Хоть и нету у меня такого Птери... Птери... Тьфу, Господи, не выговорю.

Как-то не по себе стало Ярославу от этих слов. Выходит, Ольга всё знает, за всеми его делами следит. Ещё и за городки, верно, попрекать сейчас начнёт.

Но этого не случилось. Снова облапила она его медведицей, снова кувыркались они, перейдя в другую ложницу, оба ещё молодые и полные энергии страсти, а уже под утро жена призналась шёпотом:

— Робёнок у нас будет. Тяжела я.

Ярослав сухо расцеловал её в толстые румяные щёки. Не было у него любви к этой женщине, были лишь обязанность и необходимость. Он знал, чуял, что причинит она ему в грядущем немало страданий, переживаний, немало создаст забот. Пока же она носила под сердцем его, Ярослава, ребёнка, и она была права: сейчас у них много общих врагов, и надо им друг за дружку держаться.

ГЛАВА 24

Стольный Киев со свинцовыми куполами соборов, с розовыми стенами Софии, с украшенными киноварью хоромами, со многими воротами, обитыми листами позлащенной меди, многолюдным торгом, с вымолами, наполненными тьмочисленными судами, широко раскинулся над могучим Днепром. Над башнями реял стяг с крылатым Михаилом Архангелом. Дубовые городни[169] были столь высоки и мощны, что дух захватывало. Вообще, Киев был весь как будто пронизан чем-то этаким богатырским, старинным, величественным, от чего у молодого Избигнева захватывало дух. Была в городе этом какая-то притягательная сила, и становилось понятно, почему так стремились сюда и Изяслав, и Долгорукий, и Ольговичи, и Давидовичи. Да что там князья — всякий человек, хоть раз здесь побывавший, непременно захочет вернуться сюда ещё и ещё.