На златом престоле

Он твёрдо решил сейчас, когда смотрел на подвыпившего тестя, Берладника непременно уничтожить. Пусть что хотят думают о нём потом, пусть осуждают. В эти мгновения он ненавидел своего двухродного брата, ведь из-за него, выходит, сейчас вынужден он терпеть и позволять, чтобы так глумился над ним, владетелем Галича, этот пьяница Долгорукий!

Но полно, полно! Потом, после будут новые люди, новые союзы, новые князья. И вспоминать этот кукиш будет он со снисходительной усмешкой. Андрей был прав. Он умён, он намного умнее своего отца. И править он будет... Киевом править... из Суздаля... Вот в чём смысл давешних долгих речей его.

На следующее утро, распрощавшись с Долгоруким и его сыном, Ярослав стал собираться в обратный путь. Но прежде чем отъехать к себе в Галич, должен был молодой князь побывать ещё в одном месте. Ближе к вечеру, когда спадала мало-помалу летняя жара, а у окоёма с северной стороны по казались серые тучи, предвещая скорый дождь, направил он стопы в Печерскую лавру.

Ввысь возносилась одноглавая златоверхая церковь над главными воротами монастыря. За чугунной решёткой открылась широкая площадь, к которой примыкали трапезная и огромный Успенский собор, гоже одноглавый, с куполом на толстом изузоренном каменной резьбой барабане[194]. За собором сбоку шёл вход в Ближние пещеры. Ярослава окутал мрак, он спускался куда-то вслед за монастырским служкой по узким ступеням, затем поднимался и спускался вновь. Тонкая свеча в деснице горела переливчатым неярким светом, время от времени выхватывая из темноты ниши с мощами святых или входы в кельи.

Из Ближних пещер они проследовали в Дальние, расположенные ниже по горе. Здесь сильнее чувствовалась сырость, стало ещё темнее. Наконец, служка остановился возле одной из келий. Навстречу Ярославу поднялся ветхий летами старец с морщинистым жёлтым лицом, худой, с белой бородой до колен. За спиной его виден был чёрный куколь[195], такого же цвета долгое одеяние было в нескольких местах аккуратно заштопано.

— Игумен Акиндин? — вопросил Ярослав старца.

— Он самый. Здрав будь, княже. Господь милосердный да пребывает с тобой, — голос у старика оказался неожиданно сильным. — Разумею, Ярослав, князь галицкий, предо мною?

— Это так, святой отец.

Вспыхнули свечи в фигурном трёхсвечнике на столе. Игумен пригласил Ярослава сесть на низкую дощатую скамеечку. Было холодно и сыро, в углу по стене сочилась вода. На столе рядом с трёхсвечником лежала краюха хлеба, стояла деревянная миса и жбан с водой. Медный ларь и крытое грубым рядном[196] деревянное ложе — вот и всё убранство утлого жилища печерского монаха.

— Не перебрался покуда в покои. Недавно игуменствую, — пояснил Акиндин. — После Петрова поста перейду наверх. Последние деньки в молитвах доживаю. А тамо пойдут дела разноличные — воск надобен для обители, книги, одежды, сосуды церковные. Да много чего. За всем сим игумен назирать должон. А ты, княже, по каким делам у нас?

— Поклониться пришёл святым мощам преподобных Феодосия и Антония. Ну, и потом... Отче, посылал аз в монастырь перевод Хроники Амартола...

— Помню, как же. Скажу тако. Наделил тя, Ярославе, Господь и уменьем книжным, и слогом добрым. — Акиндин кликнул служку. — Позови брата Варсонофия!

Через некоторое время в келью прошёл высокий монах в чёрном куколе. В руках он держал толстую книгу в деревянном окладе, украшенную медными застёжками.

— Вот твоя Хроника, — сказал Акиндин. — Переписана мнихами нашими, заставками, рисунками дополнена. Два лета списывали.

Долго смотрел Ярослав книгу, листал осторожно пергаментные страницы, восхищался красотой букв и рисунками. Вот заглавная «В» извивается киноварью, стрелы и щит начертаны, вот птица вещая синим с изумрудным цветами изукрашена, а вот старец седой в полотняной рубахе белой склонился над летописью.

— Твой, княже, труд, ты переводил, писал, — говорил И1умен.

Становилось от этих слов молодому князю приятно, легко, все заботы мирские уходили куда-то посторонь, была только эта книга, были монахи и была радость от хорошо сделанного труда.

«Господи, хоть что-то доброе содеял!» — подумалось Ярославу.

— Забирай, княже, хронику. Твоё се детище, — молвил Акиндин.

— Книгу сию дарую монастырю. И прошу поминать имя моё в молитвах. — На глазах Ярослава внезапно выступили слёзы.

Высокий монах унёс книгу из кельи. Некоторое время князь и игумен молчали. Наконец, Ярослав заговорил:

— Просьбу имею, святой отец. Послал бы ты мне в Галич инока или послушника, в грамоте и книжной премудрости смыслённого. Много книг и грамот в хоромах у меня накоплено, а разобрать их недосуг. Знающий человек надобен.

— Пришлю, княже, — кивнул головой Акиндин. — Мнихи такие есть у нас.