На златом престоле

Рати стояли под Владимиром десять дней. Ничего не выходило с осадой, крепко засел Мстислав в городе, ночами совершал дерзкие вылазки, днями не давал подвести ко вратам пороки[199], засыпая нападавших тучами калёных стрел.

Быстро надоела, видно, киевскому владыке такая война. Созвал он князей и бояр на совет и объявил Владимиру Андреевичу:

— Хотел те, сыновец, Владимир дать, да не выходит тако. Потому даю те в удел Дорогобуж, Пересопницу и прочие города на Горыни. И да будь отныне в воле моей!

Андреевич кланялся грозному стрыю в пояс, коротко благодарил.

...Отступили кияне с галичанами от стен. Скрипели обозы, ржали лошади, гремело оружие. Ярослав был рад, что всё столь быстро закончилось. Тем более что и Семьюнко мало-помалу стал приходить в себя. Юная Прасковья поила его тёплыми отварами целебных трав. Миловидна была купецкая дщерь, глазки серые бусинками смотрелись, носик был невелик и слегка вздёрнут, как у многих суздальчанок, губки алы, стан тонок. Только вот не обращал на неё сперва отрок вовсе никоего вниманья. Говорил скупые слова благодарности, и всё.

Но подступил-таки к нему Долгорукий, вызвал к себе, едва начал Семьюнко ходить. Поставил перед ним Прасковью, хлопнул себя по коленкам, сказал не терпящим возражений голосом:

— Вот тебе невеста, парень. Добрая девка. Цветок сущий. Воротимся в Киев, свадьбу тотчас сыграем!

Ошарашено застыл посреди шатра рыжий отрок, ничего не отвечал.

Князь рассердился:

— Чё, требуешь али как?! Да опосля князя любому не зазорно таковую кралю поиметь!

— Княже! — упал Семьюнко на колени. — Подумать надобно.

— Неча тут думать! — рявкнул Долгорукий. — Воз злата те отсыплю за сей невестою!

При слове «злато» сверкнули вожделенно зелёные глаза отрока. Вздохнув, вспоминая Оксану, согласно склонил Семьюнко голову.

— В воле твоей аз, княже великий. Супротив не стану.

— То-то же, отроче, — рассмеялся довольный Долгорукий, взирая на счастливое лицо своей полюбовницы.

...Уже возле Свинуша леса, перед расставаньем Ярослав напомнил тестю:

— Обещал ты, отче, Ивана Берладника мне отдать.

— Писал же: как зима придёт, путь твёрдый наладится, привезу Ивана в Киев, — с досадой обронил Долгорукий.

На том расстались. Торопя коня, поскакал Ярослав во главе дружины в свой Галич.

ГЛАВА 33

Одинокий молодой путник в монашеской рясе и с сучковатой палкой в руке скорым шагом взбирался вверх к Галицкому детинцу. За спиной его мало-помалу стихал шум посада и окольного города. Широко раскинулся окольный град в низине, далеко перехлестнул через узенькую, с болотистыми берегами Дукву. Довольно долго плутал монах по кривым улочкам, мимо ограждённых плетнями дворов, прежде чем нашёл верный путь. Дорога, пропетляв замысловатым узором по пологому склону длинного увала, наконец-то вывела его к обитым листами позлащенной меди вратам детинца. Полукруглая буковая арка тяжело нависала над воротами, шаги гулко отдавались в полумраке, который внезапно вмиг окутал монаха и заставил его испуганно вздрогнуть.

Страж с копьём перегородил ему путь, подозрительно оглядел с головы до ног, спросил коротко грубым голосом:

— Кто таков?! Чего надобно?!

— Инок аз. С Киева. Тимофеем кличут. Князь за мной посылал.

Светло-карие глаза, ясные и лучистые, беззлобно уставились на сурового дружинника в булатной броне и шеломе с кольчужной бармицей.

— Микола! — окликнул страж. — Сопроводи божьего человека на княж двор.

Молодой воин легко сбежал по винтовой лестнице с заборола, приветливо улыбнулся монаху и, махнув рукой, позвал его следовать за собой.

— Ступай, брат. Тотчас мы тя ко князю отведём.

Велик был Галицкий детинец. Широким кольцом опоясывала его стена, скрывались в зелени яблоневых и грушевых садов боярские хоромы, выглядывали над верхушками дерев лишь богато украшенные киноварью крытые позолотой кровли да теремные башенки с затейливой резьбой. Высокие тыны из плотно пригнанных друг к другу кольев окружали дворы. Вообще, здесь было просторно и тихо.

Микола вывел Тимофея на широкую мощённую булыжником площадь, к которой примыкал выложенный из белого камня собор святого Иоанна — одноглавый, суровый, словно былинный воин-богатырь. Прямо из него в княжеский дворец вёл крытый переход.

Вскоре монах и воин, миновав отдельно стоящие приземистые домики-мазанки, в которых жила многочисленная княжеская челядь, а также конюшню и псарню, из коей доносился звонкий лай, оказались на нижнем ярусе хором. Здесь тоже жили и трудились дворовые люди — слышался ритмичный стук кросна[200], молодые холопки-ткачихи напевали какую-то печальную песнь. В другом крыле находилась поварня, ноздри проголодавшегося с дороги Тимофея щекотали ароматы готовящихся яств. Одолевая плотское искушение, монах глотнул слюну и положил крест.

Они поднялись на второй ярус хором.

У высоких сводчатых дверей их встретила охрана — два крепко сбитых ратника скрестили перед Тимофеем копья.

— Ко князю человек. Из Киева, — пояснил Микола.

Монаха пропустили, предварительно пристально оглядев. Долговязый челядин побежал куда-то наверх упредить князя.