Набат-2

Дома Судских долго раздумывал, а надо ли ему под старость впрягаться в воз, который окажется для него явно неподъемным, и надо ли это России, когда президенту абсолютно безразлично? И надо ли это ему, не лучше ли отгородиться от всего и жить тихо в отдалении? Никто ведь не мешает…

Лайма рассудила по-женски мудро:

— В окружении президента друзей не бывает. Есть нужные люди и обязательные. Георгий правильно говорит: есть смысл сбиться нам в кучку. И поверь мне, дело, которое он затеял, будет и приятным, и полезным для всех. Дядя никогда на корзину не работает и продаст его с максимальной выгодой.

«Что ж такого он задумал? — пытался вычислить Судских. — Ладно, все равно заниматься нечем».

Они встретились с Момотом, и разговор состоялся. Но такого Судских не ожидал.

Начало его было вполне прозаическим: Гречаный выделил средства и все необходимое для уникальной климатологической лаборатории.

— Какова моя роль? — поинтересовался Судских.

— Примерно то же самое, что ты делал в УСИ, — ответил Момот. — Собирать и обобщать данные.

— Староват я для этого, — усмехнулся Судских.

— Твоему старшему семь лет, второму четвертый, а Лайма что-то о третьем намекала. И какой ты старый?

— Это разные вещи, — смутился Судских.

— Старые как мир, — парировал Момот. — Заводят детей для жизни. Стало быть, двадцать лет тебе еще обеспечено. А эту двадцатку, Игорь, лучше всего разменять спокойно, с чувством, с расстановкой. Мне Бог не дал детей, так хоть на племянников наглядеться. И у меня цель.

— Не понимаю, Георгий, ты меня будто в ссылку отправляешь?

— Зачем в ссылку? Выселки! Подальше от грязи и суеты, — почти вкрадчиво промолвил Момот последние слова.

— Вот оно что, — стал понимать Судских. — Явно какие-то недоступные места.

— Доступные. Но не для всех. Экологический, так сказать, статус для чистоты эксперимента.

— Ладно, выкладывай, — сказал Судских, решив заранее никуда не ехать, на посулы не поддаваться.

— Ладно, слушай, — решил преодолеть скептицизм друга Момот. — В Тихом океане, почти на равном удалении от материков, есть маленький островок. Практически недоступный кораблям, окружен кольцом рифов. Самолеты в тех краях не пролетают, рекомендованных маршрутов нет. Своеобразное такое местечко. Как говорят, Богом забытое. Однако во Вторую мировую войну японцы держали там в сугубо строгой секретности целую эскадрилью. Готовились заранее и тщательно: подземные ангары, боезапас, топливо, провизия на три войны. Обстановка радиомолчания. По сигналу наводки эскадрилья неожиданно появлялась на пути конвоев и — неизвестно куда исчезала. После рескрипта императора пилоты пожелали стать камикадзе, но не сдаваться. Так, вернее, решил их командир. Идеологическая обработка тоже была с запасом. Погибли все. Отец Тамуры служил в разведке и по долгу службы об этом острове знал досконально. После войны он купил этот островок и постепенно превратил в райское прибежище. Тамура поведал о нем, и мы даже побывали там однажды. Разумеется, по завещанию он перешел к Хироси, как и все состояние отца, и при жизни он собирался устроить на острове именно лабораторию прогнозов.

— Не это ли стало причиной смерти Тамуры? — спросил Судских. — Может, не сама лаборатория, а уединенный райский уголок?

Момот помедлил с ответом, а Судских перестала волновать дилемма «ехать — не ехать». Загадочная смерть Тамуры как-то увязывалась с этим островом. Причин гибели Тамуры выяснить не удалось, расследование шло из рук вон плохо. И это человек, завещавший России громадное состояние.

— Не люблю говорить о смерти друзей, — весьма лаконично ответил Момот и закончил: — Одним словом, остров принадлежит России.

— А Гречаный? — заинтересовавшись, спросил Судских.

— Нет, Игорь, — понял насмешку Момот. — Он довольно слабо представляет, где этот остров и что превратился он в подлинно драгоценный камень в короне Российской империи. Я не особо нахваливал его. Остров и остров.

— И под эту марку ты решил уединиться там?

— Именно так. Мне до чертиков надоела вся эта российская свистопляска, глупое прожирание жизни. Помогая Семену, мы надеялись сделать Россию счастливой, а получили от него кукиш с маслом и забвение, а страна от его беззубой политики — неверие. И ради чего была нужна такая жизнь, полная лишений? Мы почти одногодки, Игорь, а так и не жили для себя и детей.

— Ты-то пожил, — прозрачно намекнул Судских.

— Да, в Литве я пожил для себя и людей. Это мой неукоснительный метод. Не люблю утруждаться напрасно и себя забывать не хочу. Я создал абсолютно принципиальное направление в науке, неплохо заработал, помог племяннице обрести свое счастье.

— И тут ты, — усмехнулся Судских. — Не без пользы.

— А ты разве не счастлив? Зачем пытаешься укорить меня?

— Только в одном. Сейчас ты будешь шантажировать меня этим счастьем. Ты всюду рационален.

— Плохо ты обо мне думаешь, Игорь. Рационален, но не сквалыга. Я создавал свою семью из умных, красивых и добрых. Чего ж ты не женился на уродине? Почему с пилой не ужился?

— Оставь, — нахмурился Судских.