Набат

Грейсон жил здесь уже больше года, однако, каждый раз, возвращаясь в эти стены, не чувствовал, что приходит домой. Возможно, потому, что он в такие моменты еще оставался Набатом, облаченным в тяжелые вышитые одежды. Только добравшись до своих личных покоев, он мог снять их и снова стать Грейсоном Толливером — пусть лишь для себя самого. Все прочие всегда, независимо от облачения, видели в нем Набата.

Он постоянно твердил слугам, чтобы те не относились к нему с чрезмерным почтением, достаточно и простого уважения, но уговоры ни к чему не приводили. Все эти люди — правоверные тонисты, прошедшие тщательный отбор, — оказавшись на службе у Набата, смотрели на него как на божество. Когда он проходил мимо, они отвешивали земные поклоны, а когда он требовал прекратить это, впадали в экстаз — их укорил сам Набат! Ну что ты с ними будешь делать?! Как бы там ни было, они вели себя лучше, чем фанатики, — те дошли до такой крайности, что даже получили новое имя. Их теперь называли свистами. Свистящие согласные — это ведь такие отвратительные, режущие слух звуки!

Единственным убежищем от всеобщего обожания было общество сестры Астрид. Та хоть и питала глубокое убеждение, что Набат — пророк, не обращалась с ним как с богоравным. Однако она считала своей миссией вести с ним душеспасительные беседы, чтобы подвигнуть Набата открыть струны его души истине тонизма. Вот только терпение у Грейсона было не беспредельным, выдержать такое количество рассуждений о Вселенской Гармонии и Священных Арпеджио он не мог. Он бы с удовольствием ввел в свой внутренний круг какого-нибудь не-тониста, но Мендоса противился этому.

— Ты должен быть осторожен с выбором друзей, — внушал ему курат. — Серпы ополчились на тонистов, выпалывают все больше и больше, и мы не знаем, кому можно доверять.

— Грозовое Облако знает, кому можно, а кому нельзя доверять, — возражал Грейсон, чем еще больше сердил курата.

Мендоса работал не покладая рук. В бытность монастырским куратом он любил посидеть в тишине и поразмышлять, но сейчас его предпочтения изменились. Он снова превратился в гуру маркетинга, каковым был до обращения в тонизм. «Тон поместил меня там, где я был нужен, и как раз в момент, когда я был нужен, — сказал он однажды. А потом вдруг добавил: — Возрадуемся же!» Грейсон никак не мог понять, говорил ли курат искренне. Даже во время религиозных служб Грейсону постоянно казалось, будто Мендоса все свои «Возрадуемся же!» сопровождает подмигиванием.

Мендоса поддерживал постоянную связь с куратами во всех концах света, используя для этого тайный доступ к серверам Ордена серпов. «Другой такой раздолбайской и плохо защищенной системы поискать!» — утверждал он.

Было нечто приятное и одновременно глубоко тревожное в мысли о том, что сообщения тонистским куратам идут через серверы серпов.

●●●

Личные апартаменты Грейсона были подлинным святилищем. Только здесь Грозовое Облако могло говорить громко, не через наушник. Вот это была настоящая свобода — не то что просто стянуть с себя жесткое церемониальное платье. Наушник, с которым Грейсон ходил на публике, превращал Облако в голос в голове. Облако разговаривало вслух только тогда, когда знало точно: больше их никто не слышит. В такие моменты у Грейсона создавалось впечатление, будто Грозоблако окружает его со всех сторон. Он был в Облаке, а не оно в нем.

— Поговори со мной! — попросил Грейсон, вытянувшись на огромном ложе, сработанном специально для него одним из последователей, мастером, изготовлявшим кровати вручную. И почему люди думают, что если Набат — фигура великая, то и все в его жизни должно иметь неимоверные размеры? Да на этой кровати можно целую армию разместить! Нет, честно, — для чего ему такая грандиозная лежанка? Даже в тех редких случаях, когда к нему приходила, по деликатному выражению куратов, «гостья», казалось, будто обоим нужно рассыпать хлебные крошки, чтобы найти друг друга в этой чудовищной постели.

Но по большей части он лежал в ней один. Что оставляло ему два выбора: либо чувствовать себя одиноким и незначительным, утопающим в этой пышной безграничности, либо попробовать вспомнить, как он ребенком устраивался на кровати между мамой и папой, окруженный уютом, теплом и любовью. Наверняка ведь его родители позволили ему забраться к ним в постель хотя бы один раз, прежде чем им надоело быть его родителями?

— С удовольствием, Грейсон, — ответило Грозовое Облако. — Что ты хочешь обсудить?

— Не важно. Давай просто поболтаем. Или поговорим о чем-нибудь значительном. Или о чем-то между тем и другим.

— Обсудим рост числа твоих последователей?

Грейсон перекатился набок.

— И умеешь же ты убить хорошее настроение! Нет, ни про какие дела Набата говорить не будем.

Он подполз к краю кровати и взял тарелку с чизкейком, которую прихватил с собой за ужином. Если Грозоблако заведет разговор о Набате, без утешительной еды не обойтись.

— Движение тонистов растет и ширится, и это хорошо, — гнуло свою линию Облако. — Это значит, что когда нам понадобится их мобилизовать, они окажутся силой, с которой придется считаться.