Набат

Глаза серпа расширились. Это же «Зажги мой огонь»[12]! Он застыл, не веря ушам, как будто эти слова прозвучали магическим заклинанием.

И в этот момент охрана наводнила гараж и схватила серпа. Он ухитрился выполоть двоих голыми руками, но остальные опрокинули его и пригвоздили к полу.

●●●

Все было конечно. Серп Моррисон отдавал себе в этом отчет. Они убьют его, и единственным огнем, который загорится, будет тот, на котором сожгут его тело, чтобы его нельзя было оживить. Сегодня он умрет от рук тонистов. Более унизительной смерти и быть не может!

Может быть, это и хорошо, думал он. Лучше, чем предстать перед Годдардом после такого позорного провала.

И тут Набат выступил вперед.

— Остановитесь! — приказал он. — Не убивайте его.

— Но ваша звучность! — сказал мужчина с редеющими седыми волосами. Не охранник. Может, один из священников их странной религии. — Мы должны убить его, причем немедля. Это послужит уроком тем, кто попробует повторить его попытку.

— Если мы заберем его жизнь, начнется война, к которой мы пока не готовы.

Седой явственно рассердился.

— Ваша звучность, я настоятельно советую вам…

— Вас не спрашивают, курат Мендоса. Советы здесь раздаю я.

Затем Набат обратился к охранникам:

— Заприте серпа где-нибудь, пока я не решу, что с ним делать.

Курат еще раз попытался протестовать, но Набат не обратил на него внимания. Моррисона потащили прочь. Странно, но больше Набат с его атласной пижамой не казался смешным, как это было всего несколько мгновений назад. Он и впрямь походил теперь на святого.

●●●

— О чем ты только думал?!

Курат Мендоса метался по комнатам Набата, кипя от злости. Теперь около всех окон и дверей торчали охранники — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Глупый мальчишка, думал Мендоса. Ведь предупреждали же: никуда не ходить в одиночку, тем более ночью! Сам виноват.

— И почему ты оставил его в живых? Если бы мы убили и сожгли этого серпа, это послужило бы предостережением для Годдарда!

— Да, — согласился Набат. — И предостережение гласило бы: тонисты стали слишком строптивыми, их надо уничтожить!

— Он и так хочет нас уничтожить!

— Хотеть и в действительности мобилизовать своих серпов на это дело — огромная разница, — возразил Набат. — Чем дольше мы удерживаем Годдарда ниже точки кипения, тем больше времени мы выиграем, чтобы подготовиться к борьбе с ним. Неужели это не понятно?

Мендоса скрестил руки на груди. Ему было ясно, что происходит.

— Ты трус! — заявил он Набату. — Ты просто боишься совершить по-настоящему храбрый поступок — например, убить серпа.

Набат подступил ближе к нему и расправил плечи.

— Если ты еще раз назовешь меня трусом, отправишься обратно в монастырь, и на этом твоя служба мне закончится!

— Ты не посмеешь!

— Охрана! — Набат махнул ближайшему стражнику. — Будьте добры, проводите курата в его комнату. Пусть до полудня посидит взаперти за неуважение ко мне.

Охранник без колебаний шагнул вперед и схватил курата, тем самым ясно давая понять, чьим приказам подчиняется охрана.

Мендоса стряхнул руку охранника с плеча:

— Сам пойду!

Но прежде чем уйти, он остановился, набрал в легкие воздуха и повернулся обратно к Набату:

— Простите меня, ваша звучность. Я переступил черту.

Но даже ему самому в этой реплике слышалось больше угодливости, чем искренности.

●●●

Как только курат ушел, Грейсон рухнул в кресло. Впервые за все время он дал отпор Мендосе. Но Набат не должен позволять, чтобы кто-то разговаривал с ним так бесцеремонно. Даже человек, который его создал. Наверно, то, что он поставил курата на место, должно было принести ему удовлетворение, — но не принесло. Возможно, именно поэтому Грозоблако выбрало среди всех именно его. Тогда как других власть развратила бы, Грейсону ее вкус не понравился.

Хотя, может, стоило бы развить этот самый вкус? Может, ему даже будет необходимо это сделать.

●●●

В Клойстерсе не существовало подземной темницы. Здание лишь подражало средневековому замку, но никогда им не было. Поэтому Моррисона заперли в комнате, видимо, служившей кому-то кабинетом, когда комплекс был музеем.

Охранники не знали, как действовать в подобной ситуации, их этому не учили. И чем обездвижить пленника? Ни тебе наручников, ни кандалов — что-то подобное можно было найти разве что в музее, причем не в таком, как Клойстерс. Поэтому они связали Моррисона пластиковыми садовыми стяжками, предназначавшимися для подвязывания бугенвиллеи. Да и охранников, отряженных для этой работы, было слишком много: с каждой рукой и ногой возилось по пять-шесть человек, хотя хватило бы и одного. Они затянули путы так туго, что руки Моррисона посинели, а ноги стали ледяными. Все, что оставалось серпу, — это ожидать решения своей судьбы.

Уже под утро он услышал разговор снаружи, за запертой дверью:

— Но ваша звучность, — говорил охранник. — Вам не следовало бы ходить туда, он опасен!

— Разве вы его не связали? — услышал Моррисон голос Набата.

— Связали.

— Он может вырваться?

— Нет, мы уверены, не может.

— Тогда какие проблемы?