Набат

Подсел к столу так, что животом уперся в него, глянул на Саньку:

— Побежишь… — напомнил о том, зачем пришел.

Джамбот разлил водку в граненые стаканы. Мать по звуку уловила: в третьем только донышко укрыло. Кому? Санька любит посидеть с бабами, а чтобы выпить да еще при Джамботе — не посмеет. Мать не одобряла сына, когда тот являлся навеселе, поэтому не сопротивлялась его женитьбе на Саньке, не посмотрела, что парни шутили: «Всем хороша Санька, да только казаку не по зубам!». Вот и думала, раз девка с норовом, значит, отучит сына от водки, но и у него опять же характер — кремень.

Оторвал Джамбот стакан от стола и велел жене, правда, не очень настойчиво:

— Ставь на стол вкус.

По она и не подумала подняться: по прежнему смотрела прямо перед собой, и свекровь угадала: поджала губы, значит, заупрямилась и не сделает так, как желает Джамбот.

— Ну!

И в самом деле Санька даже не взглянула на мужа, но и промолчать у нее не было сил:

— Погодите, миленькие, я сейчас. Пироги засажу в печь… Идолы, «Столичную» на праздник купила ведь!

Гость — эти слова были предназначены ему — откинулся от стола назад:

— Да я… Поднесли ведь, а по мне… Подумаешь «Столичная»! — Он отпил. — Коньяк — дело другое, можно беречь.

Смеется Джамбот.

— Чего захотел… — и зыркнул на жену.

Встала Санька, порылась, гремя тарелками, в шкафу, принесла что попало под руку, в сердцах поставила на стол.

— Заливала ты известный, пропадешь. Да ты ладно, а дите у тебя больное, об нем подумай, — наступала Санька на гостя.

Похоже, скис Алексей, отставил было руку со стаканом, но тут же оживился, вздохнул, теперь уже глубже, и вернул руку в прежнее положение на уровень груди, пожелал:

— Да будет в вашем доме счастье! За вашу поездку!

Джамбот подмигнул ему и, когда тот, отдышавшись, потянулся к закуске, произнес:

— Оммен! — И тоже выпил.

«Оммен»… Память унесла Анфису в прошлое.

…Противно скрипит на сквозняке мельничная дверь, душу раздирает, распроклятая, от того Анфиса готова закричать: «Да закроете вы эту дверь или нет, с ума уже схожу!» А кому крикнешь? Полицаю? Он весь вечер ощупывает ее глазищами. Мельнику? Молчит. Скажет «Оммен» и долго цедит из рога, видно, заодно с полицаем. Это ее враги, и не станет она умолять их, не разомкнет губ… А как же задание? Своим нужны сведения о мосте, а она сидит и ждет чего-то…

А если упасть им в ноги, умолить? Нет, не поверят, чего доброго заподозрят… Лучше потерпеть, может, смилостивятся и отпустят.

Тени на холодных каменных стенах мельницы устрашающе неспокойны: это «летучая мышь» покачивается на балке. Закопченная лампа тускло светит, но Анфисе видны глаза полицая, он сидит лицом к ней. Жует и глядит в ее сторону, нехорошо смотрит, будто встретил ночью на пустынной улице… Мороз пробирает от страха и отчаяния. Хорошо, у нее на коленях спит мальчик; для него-то она найдет в себе тепло, согреет. Мать она ему, мать, из Ростова пробирается к сестре. Ох, до чего глупо попалась полицаю в руки!

…Хозяин дома, заслышав голоса во дворе, кинулся в другую комнату и тут же появился с женщиной, открыл подпол, помог ей спуститься туда. На крыльце затопали, когда крышка подпола не успела сесть на свое место, а через мгновение резко распахнулась настежь дверь…

— А ты говорил, что не слышал о разведчице! — произнес торжествующе полицай.

Полицай схватил за плечо Анфису, потащил к двери, но его остановил голос хозяина дома:

— Не смей!

— Джунус, не играй с огнем, — проговорил полицай.

— Как ты смеешь в моем доме обижать гостью? — старик стоял — руки в бока.

Усмехнулся полицай, и Анфиса насторожилась.

— Почему ты не ушел в горы?

Уставившись в пространство, полицай свел брови, промолчал.

— Не по советскому закону, значит, хочешь поступить. Останешься жив — ответишь, власть разберется в тебе.

— Долго она разбиралась в моей жизни, — наконец ответил.

— Ты опозорил свой род, имя своего отца, детей своих, дочь мою! Всех.

— Джунус!..

— Замолчи! Не смей открывать при мне рот!

— Говори…

— Какая у тебя обида на власть, что ты продался врагу?

— Ты все сказал?

— Вот что… Придут наши — тебя расстреляют, но будь мужчиной и заслужи смерть от своих, пока не поздно!

— Джунус, прошу тебя, оставь этот разговор, он мне неприятен.

— Ты…

Забрал полицай Анфису, на мельницу привел.

…Дверь, как живая, не скрипит, а стонет на всю мельницу, аж сердце подкатывается к самому горлу.

Вот полицай, не отрывая от стола головы, снова бросил на нее короткий взгляд.

Едят и едят, конца-краю не видно. А может кончат, когда опустеет кувшин?

Лейтенант бы, конечно, что-нибудь придумал. А ей как уйти от них? Их двое, двое мужчин, предателей двое, а она о мальцом на руках. Но у нее задание, сам генерал ждет не дождется сведений о мосте. Старшина тайком совал пистолет, а лейтенант заметил и отобрал: «Ты понимаешь, что делаешь?»

Жаль, сейчас бы она их… Вот тем молотком, может быть? Но к нему дотянуться еще надо. Нет, не успеет, опередят мужики. Вот если бы не мальчонка…

Мельник вгрызался зубами в мясо, жевал, широко открывая рот.