Набат. Агатовый перстень

По необъяснимому течению мысли Адхам Пустобрёх вдруг сделал вывод совсем  неожиданный:

—  Значит и у Ибрагима, и у зятя халифа нет успеха!

—  Тсс!

Все испуганно зашикали на Адхама Пустобрёха и поспешили разойтись. Многие, идя домой и испуганно озираясь, бормотали:

—  Какой храбрый человек! 

На утро по дорогам во все стороны, кто пешком, кто на осле, поплелись старики искать в степи и в горах юрчинских джигитов, вовлеченных в басмаческие банды.

Посланцев, невзирая на их почтенный возраст и се­дые бороды, басмачи избивали. В банде Даниара одному из стариков отрезали нос и уши, другого, несчастного, бросили в яму. Волну ярости и гнева вызвали зверства энверовцев в селениях Гиссарской долины. Не прошло и месяца, а большинство молодых юрчинцев бросили банды и вернулись домой. Насилия басмачей так озло­били их, что многие взялись за палки и дубины и проло­мили голову сборщику налога на священную войну. Прискакавших вслед за этим карателей прогнали. Вес­ной в окрестностях появился вооружённый отряд, кото­рый уже в открытую вступил в бой с мелкими бандами. Мало кто в то время в Горной стране решался поддер­живать юрчинцев, но повсюду трудовое дехканство в душе сочувствовало им.

Так ли уверенно и спокойно было на душе Гриневича, как казалось по его    уверенной и спокойной улыбке, когда он сидел на масляхате старейшин города Юрчи? Этот вопрос одинаково интересовал и друзей и врагов.

Но Гриневич на все вопросы отвечал:

—  Надо было, я и поехал.

Опрометчивая, по мнению многих, поездка его в Юрчи оказалась, в конечном итоге, очень полезной и нужной. Смелый поступок Гриневича снискал ему и Красной Армии немало друзей в Гиссарской долине и во всём Кухистане.

—  Ну а если бы явились басмачи? — задавал вопрос Сухорученко.

—  Что ж, мы здесь, чтобы воевать с басмачами...

Прискакав поздно вечером в Байсун, Гриневич ни­кого не нашел ни в штабе, ни на квартирах.

—  Все в бекском саду. Из Бухары агитбригада при­ехала, — сообщил  попавшийся навстречу Сухорученко. — Тебя ждут не дождутся. А что?

—  Это, брат, секрет... военная тайна.

Гриневич так горел нетерпением доложить результа­ты разведки, что махнул рукой на болтовню Сухорученко и пошёл в сад.

Командиры, бойцы, горожане сидели кто где: на обо­чинах сухих арыков, на брёвнах, прямо на земле. Смех, шутки, треск ветвей слышались над головой. Многие зрители, чтобы видеть получше, забрались на деревья. В море голов, теснившихся около помоста сцены, затя­нутой сшитым из мешков занавесом, Гриневич никак не мог найти командира дивизии.

Со сцены раздался возглас:

—  Ой, опоздал, народ уже собрался!

Из-за занавеса выскочил паренек в военном, с чубчи­ком, непрерывно спадавшим на живые весёлые глаза.

Ему захлопали. Все знали редактора живой газеты — Самсонова — забияку, лихого кавалериста, острослова.

—  Помилуй бог, говорил дедушка Суворов, одна нога там, другая здесь, — продолжал редактор. — Кто «поздно приходит, тот сам себе шкодит», — сказали поль­ские паны, когда проспали Киев и им наклал Семен Михайлович Буденный по шее. Не хотел я быть похожим на панов и бежал к вам сюда из самого Термеза что есть духу. Полтораста верст оттопал. Скакал во всю ивановскую. Так басмач не удирает от клинка нашего Гриневича: Уф!

Услышав фамилию боевого командира, бойцы охотно похлопали и пошумели.

—  А теперь привет вам от Термезского гарнизона! Братишки вам кланяются и желают боевых успехов.

Все снова зааплодировали.

Демонстративно утираясь носовым платком, Самсо­нов скомандовал:

—  Занавес!

Мешковина раздвинулась.

—   Редколлегия, вперед! Смирно! Оглушительно топая и поднимая столбы пыли, вышагивая, по-гусиному, на сцену вышли четыре красноар­мейца. На груди каждого висел лист картона с буквами, так что когда бойцы встали в ряд, зрители смогли про­читать:

«По бас-ма-чу!»

Страшным голосом Самсонов скомандовал:

—  По коням!

Члены редколлегии лихо вскочили верхом на табу­ретки и всем своим видом старались показать, что сели в седла и скачут, как заправские кавалеристы.

—  Ударим по басмачу!

—  Ударим! — хором   рявкнули члены редколлегии.

—  Пиши протокол, секретарь! — продолжал Самсо­нов.

Из-за кулис выбежал типичный армейский писарь с наклеенным красным носом, с большим листом оберточ­ной бумаги и палкой вместо пера.

Кто-то из зрителей подал реплику:

—  Ишь ты, и на представлении заседанья! Послышались смешки. Крикнули: «Не мешай слу­шать!»

Самсонов вышел на авансцену и обратился к зрите­лям:

—  Товарищи, оружие к бою! Потому сейчас контру всякую показывать в газете буду. Народишко хитрющий, опасный.