Набат

- А если я, любезный господин, вызову сейчас милицию? Как вы на это посмотрите? - отчаянно и с усилием сказал Валярчук.

- Совершенно спокойно: я встретился с вами, чтоб получить от вас интервью о докторе Адаме Куницком. И только. Другого разговора между нами не было, - с небрежной насмешкой ответил гость, и в словах его прозвучало дерзкое сознание уверенности. И затем добавил: - Самое большое, чем я рискую, публичным выдворением из вашей страны. И буду очень рад: надоело мне у вас, пора поменять климат. А вот что будет с вами, хотел бы я знать?

Чувствуя озноб во всем теле и какую-то свинцовую тяжесть в голове, Валярчук смотрел на гостя злобно и в то же время умоляюще, словно просил пощады. Ему казалось, что наступил конец света, что все, что создавал он с таким трудом, - семья, благополучие, карьера, мечты - все сразу рухнуло, превратилось в позорный прах, а его ожидают впереди холод, лишения и медленная смерть. В памяти зацепились слова гостя об обмене научной информацией и Нобелевской премии. Он недружелюбно уставился на гостя в упор и язвительно процедил:

- А что, Нобелевские премии дают за шпионаж?

Михаил Петрович порадовался тому, что вот он все-таки сумел оправиться и неожиданно уязвить заморского журналиста.

- Вы меня неверно поняли, господин Валярчук, - холодно и сухо отпарировал гость. - Я говорил об обмене научной информацией. Впрочем, как хотите. У вас есть время подумать над нашим предложением. Хорошо подумать. И не спешите. Время у нас есть. Если мой к вам визит, надо полагать, не прошел мимо внимания ваших чекистов, то будет логично, если вы сами поторопитесь поставить их в известность. Но, повторяю, я приходил за интервью, которое вы отказались мне дать. Газету я вам могу оставить. Предъявите ее чекистам. Подумайте. Через какое-то время вас разыщут. Приготовьтесь заранее дать определенный ответ. И не вздумайте - как это по-русски сказать? - дурить!..

После ухода журналиста Валярчук предупредил секретаря никого к нему не пускать, а сам, склонившись над столом, уставился в газету, оставленную журналистом. Он плохо знал немецкий, но даже по заголовку понял, что Куницкий, попросту говоря, бежал. "Верно говорят, - размышлял сам с собой Валярчук, - одна беда не ходит. Сразу две обрушились". Но бегство Куницкого по сравнению с тем, зачем приходил журналист, мелочь, пустяк. В конце концов, Куницкий не ребенок, он сам отвечает за себя. Конечно же, поставят в вину коллективу института, и в первую очередь директору: просмотрели, проявили беспечность. Но когда к делу Куницкого прибавится дело Валярчука… Это кошмар, ужас, Дантов ад. "Копия секретного доклада… Конечно ж, ее передал на Запад Куницкий, - думал Валярчук, собирая обрывки бессвязных мыслей. - Значит, он давно на них работал, был завербован. А теперь решили и меня втянуть. Зачем? Что я для них, какую ценность представляю? Нобелевский лауреат. Звучит всемирно. А за что, за какие такие заслуги перед наукой. Да хотя бы за то, что Сталинской премии удостоен. Нет, там все знают. Об институте, разумеется, полную информацию имеют. Ах, Адам, Адам, какой же мерзавец, подлец, гадюка пригретая… В дом вполз, в семью. И Муза…"

От таких мыслей Валярчук схватился за голову: он-то знал об отношениях Адама и Музы. Вспомнил, как на вокзале она не сдержала слез. "Неужто знала? Или только предчувствие?" Он чувствовал себя как волк, попавший в капкан. Мучительная душевная боль и никакой надежды. Никакой… Что-то надо делать. "Нобелевская премия. Может, я им нужен как ученый? Работать там вместе с Куницким и не думать, не вздрагивать при мысли о каком-то таксисте Морозове".

Но в тот же миг вспоминались слова неожиданного визитера: чекисты знают о визите, значит, надо сообщить. И чем быстрей, тем лучше. Но кому, как и что сообщить? То, что советовал ему журналист, или рассказать всю правду? Пожалуй, лучше правду. Пусть придет заслуженная кара. Но за что? За то, что четырнадцать лет тому назад поступил легкомысленно. По молодости, испугался, струсил. Время такое было, обстановка. Может, простят. В вину поставят то, что скрыл, биографию подделал. Из партии, разумеется, выгонят. А за то, что на Западе оказалась копия секретного документа? Да еще этот подлец утверждает, что "с ведома и согласия". За это строго взыщут, очень строго.

Он подумал о Ядвиге Стефановне и тут же вспомнил ее Янека, Ивана Николаевича, и обрадовался: с ним надо посоветоваться, прежде всего с ним.