Набег

— Мы готовы в этом вопросе пойти тебе навстречу. — Префект посмотрел на пристава, тот в ответ кивнул. — Ты выйдешь один на один, но против того хищника, которого мы назначим — как-никак мы имеем дело с героем и спасителем августейшей жизни. Но не заставляй нас тебя уговаривать, и так слишком много поблажек.

— Хорошая экономия средств: показать толпе красивый бой вместо жестокой казни, тем самым явить любовь и признательность.

— У тебя есть какие-то пожелания? Но заранее предупреждаю: тренировочный процесс исключен ввиду того, что в тюрьме свои законы, а их мы все неукоснительно соблюдаем.

— Да. Я хочу лишь попросить проститься с моей женой, бывшей служанкой Фаустины, ее зовут Алорк.

Префект снова посмотрел на пристава; тот, почесав под мышками, кивнул.

— Мы не против. Но опять же хочу предупредить: никаких посылок со стороны Алорк быть не должно: ни еды, ни питья, ни одежды. Питаться будешь с тюремной кухни. Через четверо суток ей будет позволено навещать тебя ежедневно. Что еще?

— Еще. Ну, это так, на всякий случай: как поживают мои договоры по поводу денег, полученных в качестве вознаграждения от бывшего эдила Авла Магерия.

— Они в целости и сохранности. После твоей смерти деньги будут выданы, согласно пунктам, прописанным в документе. Для этого нужно явиться в контору ростовщика в назначенный срок тем, у кого экземпляры бумаг находятся на руках.

— То есть Цетегу и кому-то из префектуры?

— Совершенно верно: Цетегу и мне.

— Тогда у меня все!

— А у нас тем более все. Через двадцать пять дней встретимся в амфитеатре и, я надеюсь, не разочаруемся друг в друге. Проводите арестованного в тюремное помещение.

Префект захлопнул дело и встал из-за стола, всем видом показывая, что скорый, но самый справедливый и гуманный суд окончен.

Глава 15

Меня бросили в подземное помещение, куда не проникали дневные лучи; единственным источником света была масляная лампа по другую сторону решетки, да и то в шагах пяти или шести от моей камеры. Лампа горела тускло и скорее обозначала свечение, нежели действительно освещала хоть что-то. В левом дальнем углу прямо на земляном полу валялась куча старой соломы, еще пахнущая потом и ужасом того, кто находился здесь до меня; в правом около самой решетки нужник — глиняный чан размером с обыкновенное ведро. Я опустился на солому и тут же почувствовал под собой какое-то движение, потом резкий и пронзительный писк — крыса. О, да их тут целое семейство! Крысы перегрызают иногда кожаные ремни, связывающие несчастного. Жаль, что такие вещи происходят только в романах римских сочинителей, декламирующих свои произведения по вечерам скучающим коллегам. Да и в этой тюрьме не ремни, а злые узловатые прутья решеток.

Прошло уже достаточно много времени, и пора бы тюремщикам принести еду. Но воздух тюрьмы молчал: ни шагов, ни разговоров, ни стонов тех, кто должен томиться вместе со мной. Я подошел к решетке и постучал по ней цепью. Тишина. Тогда громче. Снова тихо.

— Эй, есть кто живой? Я хочу есть.

Послышались наконец шаги. Запрыгал отсвет факела из глубины коридора. Затем напротив решетки возникла сгорбленная фигура.

— Чего орешь! У тебя есть солома — неплохая жратва. И крысы. Поймаешь, будешь сыт, а нет — не суди старого Цезона.

Лицо говорившего было покрыто клочками шерсти, напоминавшей скорее доисторический болотный мох, чем бороду. Кожа изрыта следами оспенной болезни. Один глаз полностью закрыт кистозным веком, другой слезился и щурился.

— Почему мне не дают еды? Я особенный узник, и ты, старик, несешь ответственность за мое здоровье.

— Да неужели? — Он ощерился и обнажил черные, абсолютно сгнившие зубы. — А я думал, что быстроногий гладиатор порадует мой единственный глаз погоней за крысами. Вот шлюху твою я пущу — особое распоряжение префекта, понимаешь. Она на меня может пожаловаться, а ты нет. Кхе-х! — Он шумно набрал слюну и выхаркнул прямо в меня.

— Какой прок тебе морить меня голодом: ты ведь не понесешь эту еду домой?

— А почему бы и нет? Порадую жену и детей. Сегодня ячменная каша, слегка подтухшая, но ничего, мы люди бедные — все съедим.

— А случаем, поперек горла не встанет кашка-то?

— Не-а, не встанет. А там, глядишь, и еще богатство подвалит.

— За что богатство-то? Неужели за то, что меня голодом морил?

— Да, вот один человек привет тебе просил передать таким образом.

— Кто же это?

— Иегудиил, ростовщик из иудейского квартала. Чем-то насолил ты ему. Ну, это дело ваше. Мне-то он хорошо заплатил и еще обещал подкинуть к празднику.

— Ах, вон в чем дело!

— Кхе-х… Тьфу! Стой не уворачивайся, козел тебя забодай. Вот такие новости, папаша. Он мне велел передать, что у тебя есть еще двадцать четыре дня до наступления сатурналий. Говорит, что если ты захочешь с ним встретиться и поговорить по поводу какого-то там завещания, то он поспешит откликнуться. Кхе-х! Стой, а не то горячий прут принесу, а потом скажу, что беспорядки наводил.

— Много ли он тебе обещал?

— А тебе какая разница?

— Знаешь, на какую сумму он метит?

— Скажи, послушаю.

— Пятьдесят тысяч сестерциев.