Наблюдая за французами. Скрытые правила поведения

На северо-западной оконечности Нормандии, всего в пятнадцати милях от Нормандских островов, имеется место, представляющее типичный французский секрет. И его существование нисколько не скрывают — на официальном сайте данной области имеется ссылка на un autre site[231], где очень подробно рассказывается об этом районе.

Однако, когда вы щелкаете ссылку, вас мучает мысль: oh mon Dieu, почему же никто об этом не говорит?

Я имею в виду Гаагский мыс, завод по переработке ядерных отходов, практически такой же, как в Селлафилде на севере-западе Англии, который столь печально известен, что его, дабы сбить общественность с толку, постоянно переименовывают (те, у кого хорошая память, верно, помнят, что когда-то это место называлось Сискейлом и Уиндскейлом). Что же касается Гаагского мыса, то он как был Гаагским мысом, так им по сию пору и остается. И в отличие от Селлафилда, из-за которого в Великобритании и Ирландии у полиции регулярно происходят стычки с противниками загрязнения окружающей среды, на Гаагский мыс внимания не обращают. Несмотря даже на то, что чуть ли не бок 0 бок с ним расположена обычная атомная электростанция.

Это молчание тем более удивительно (или, как сказали бы циники, не так уж и удивительно), что завод находится в центре летней туристической зоны. Практически все прибрежные города в радиусе ста миль — это приморские курорты, где радующиеся жизни отдыхающие плещутся в воде и ловят мелких креветок. Залив, лежащий западнее, является крупным районом по добыче устриц, а всего в семидесяти милях с подветренной стороны находится Ле Мон Сен-Мишель[232].

Дело в том, что Французская Республика является единственной, кроме Северной Кореи, страной в мире, где ядерная энергия не представляет никакой опасности. Франция, оказывается, чудесным образом защищена от случайного радиационного загрязнения и выпадения радиоактивных осадков. Когда в 1986 году облако светящейся пыли двигалось из Чернобыля по Европе, оно остановилось, как сразу же всем стало известно, на французской границе. По ту сторону границы — в Германии, Швейцарии и Италии — фермерские угодья попали в зону поражения, и на продажу сельхозпродукции было наложено эмбарго, во Франции же поля оказались нетронутыми.

Также дело обстоит и с асбестом. Всего лишь лет десять назад этот материал был официально признан во Франции опасным. До того же времени его считали совершенно безобидным, и студенты, учившиеся в построенном из асбеста здании университета в Жуссо, в центральном округе Парижа, не подвергались ну никакой опасности, когда, проходя по коридорам, поднимали в воздух асбестовые частицы и вдыхали их.

Неужели все это потому, что ряд французских компаний принадлежат (или принадлежали, если говорить об асбесте) к числу крупнейших мировых производителей этого предположительно токсичного материала? Mais non![233]

Как это ни удивительно, но французы, очевидно, действительно не обращают на подобные «мелочи» никакого внимания. Во-первых, у них имеются более важные дела, чтобы задумываться над таким незначительным вопросом, как загрязняет ли завод, который они никогда не видели, пляж, на котором они решили провести свой отпуск. Во-вторых, это нация технократов, истово верящая в то, что для Земли было бы гораздо лучше, если бы ею управляли инженеры, предоставив остальным возможность заниматься более утонченными вопросами.

Je ne sais quoi[234]

Во Франции все обо всем знают, но молчат, поскольку государством и впрямь руководят технократы, большая часть из которых учились вместе. Многие политики, промышленники, финансисты и даже некоторые бароны якобы свободной прессы являются выпускниками элитных grandes écoles. И вся страна наблюдает за тем, как эти персоны потирают друг другу спинку. Хотя трех французских президентов кряду — Жискар д’Эстена[235], Миттерана[236] и Ширака — либо открыто обвиняли в преступлениях, либо у них были сомнительные знакомства, это, тем не менее, не положило конец их жизни в политике. И как сказал Шарль де Голль, «политик так редко верит в то, что говорит, что его изумляет, когда находятся верящие ему люди». Неудивительно, что французы цинично смотрят на своих руководителей.

Такая непроницаемость позволяет им эффективно действовать на мировой арене.

Каким-то удивительным образом им удается вызволить французских заложников из Ирака, сохранив тем головы на плечах. Обвинения в том, что они заплатили похитителям, будут отринуты, никто им не верит, но французам все равно.

Они кричат о глобализации, которую не желают именовать глобализацией, хотя такое слово, причем прекрасно подходящее по смыслу, во французском языке имеется, — вместо него они выдумали какое-то «mondialisation»[237].