Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Оно было напечатано на машинке, как всегда наспех. Буквы спотыкались, словно пальцы Си не успевали за ее мыслями. И в самом низу, будто в качестве извинения, – маленькая чернильная фигурка, Си, раскинувшая руки, чтобы обнять меня, и множество восклицательных знаков. «Тысяча поцелуев Анаке». Так она называла меня после поездки в Индонезию. «Анака» – значит «первенец».

Это было печальное письмо, написанное в один из самых мрачных вечеров сконской[30] зимы. Но не только зима, старость и больные ноги были тому причиной – от нас ушел Ян.

Он умер. Его жена прислала Си телеграмму: «Jan passed away. Bea»[31]. Однако еще накануне получения трагического известия из Австралии Си проснулась среди ночи вся в слезах. Ей снилось, что она заблудилась в незнакомом городе. Си знала, что никогда не вернется домой, и понимала, что это значит: смерть. «Уход Яна выбил у меня из-под ног почву, не помню, чтобы мне когда-нибудь было так тяжело. Сейчас я хожу кругами по комнате и плачу: смерть так близко!»

Ян? Но они никогда особенно не дружили. Я не думала, что он значит для Си так много. Приятель детских игр из Сурабаи, шестилетний мальчик с выцветшей фотографии, на которой он сидит на каменной стене, закинув ногу на ногу.

Сейчас эта фотография прорисовывалась в моей памяти во всех деталях: крепенький карапуз в коротких штанах и гольфах смотрит прямо в камеру в окружении других мальчиков и девочек. Завитые волосы, платьица с кружевной отделкой – дети индонезийской колонии. Среди них – Си, с упругими черными локонами, прислонилась к ротанговому креслу. На снимке она выглядит испуганной, хотя взгляд ее тоже направлен в камеру.

Там еще стояла кадка с пальмой. Школьный снимок. Ян и Си учились в одном классе; он, мальчик со смешанной, как и у Си, кровью, был сыном учительницы. По возвращении в Швецию – возвращении? но она не умела даже говорить по-шведски – Си потеряла связь с этими детьми. Приблизительно в возрасте двенадцати или тринадцати лет.

Но уже в старости она снова стала общаться с Яном. Насколько я помню, их свела статья в газете «Тонг-тонг» – издании, которое давно уже перестало выходить или сменило название. Оно предназначалось для бывшего населения нидерландских колоний Ост-Индии – голландцев или людей голландско-индонезийского происхождения.

«Тонг-тонг» публиковала истории из жизни уже не существующей страны и переписку между ее уцелевшими гражданами, которые таким образом помогали друг другу вспомнить прошлое. Полагаю, Си оставалась едва ли не единственным ее подписчиком в Швеции.

Из всех мировых диаспор эта была, пожалуй, самая странная. Построенная на обломках рухнувшей колониальной системы, она объединяла людей самых разных национальностей: евреев и армян, греков и поляков, венгров, русских и сербов. Она дала им общий язык, культуру и мечты о возвращении, однако существовала лишь в поблекших фотографиях.

Возвращаться было некуда. Их земля затонула подобно Атлантиде, и над ее руинами извивались морские водоросли. Со смертью последнего представителя диаспоры она грозила окончательно уйти в небытие. Ей нечего было терять, кроме них. А что оплакивали они? Упругие локоны девочки в белом платьице, экзотические запахи детства, резкие звуки, мерцающие тени?

И вот однажды Ян и Си нашли друг друга через газету «Тонг-тонг». К тому времени оба они постарели, он жил в Австралии, она – в Швеции. Однако переписка завязалась настолько оживленная, будто они никогда не расставались друг с другом. Так Ян и Си снова подружились, и когда он с женой бывал в Амстердаме или Копенгагене, Си отправлялась туда, чтобы смеяться и плакать вместе с Яном и делиться с ним самыми сокровенными тайнами. И вот теперь Яна не стало, а вместе с ним – и их мира и девочки по имени Си. И пока в Австралии умирал неизвестный мне старик, Си бродила во сне по незнакомому городу, из которого ей не суждено было выбраться.

«Я проснулась в слезах и сразу поняла, что это значит: смерть».

Эмиграция – знак нашего времени, но разве мечты о возвращении могут облегчить разлуку с родиной? Или изгнанник сам не понимает, что это невозможно? Долгие годы он видит сны о доме, лугах, улицах, людях из детства, чувствует на языке вкус вина, вдыхает запах свежей земли и ветра, шелестящего ветками акации или черешни; слышит звуки, которые не отзываются эхом, – и фрагменты прошлого соединяются в более или менее целостную картину; но только в его воображении. На самом же деле время изменило до неузнаваемости не только эту страну, но и его самого.

И вот эмигрант ступает, сжимая в руке край шляпы – богатый или нищий, как в день отъезда, – на берег своей первой родины. Чего ему ждать от этой встречи? Дома снесены или перестроены, проложены новые дороги, он не видит вокруг ни одного знакомого лица. Пройдет совсем немного времени, прежде чем он поймет, что возвращение – самая невозможная вещь на свете.