Наблюдательный отряд

Не впервые приходилось Лабрюйеру изобретать понятное простым людям вранье. Справедливость, которая восстанавливается таким способом, обывателю близка и выглядит достоверно.

– Это хорошо, – согласился Гайлис. – Давно пора. Тут-то у него все куплено…

– Так могу я побеседовать с вашей уважаемой супругой?

– Только чтобы никаких бумажек. Господин из столицы приехал и в столицу вернется, а нам тут жить.

– Да здешний я. Просто выполняю важное задание. Очень важное.

– Ну, тогда… Ладно. На углу Венденской и Покровской сгоревший дом стоит, все никак не разберут. За ним – другой, деревянный, два крыльца на улицу. Потом – забор, потом наш дом. Скажите Анне – муж позволил. Она у меня тихая, без меня ничего не решает.

Анна Гайлис действительно оказалась тихой маленькой женщиной, возрастом – за тридцать, этакой хозяюшкой, вся жизнь которой соответствует немецкой формуле: дети, кухня, церковь. За ее длинную юбку держались двое малышей, третий должен был появиться на свет месяца через два.

– Да, я служила у Краузе, – сказала Анна. – При мне о многом говорили. Я его очень боялась, поэтому не пошла в полицию. Я только соседкам рассказала…

– Правильно сделали, что рассказали, – одобрил Анну Лабрюйер. – Итак, Краузе написал ложный донос на троих человек. Это были…

– Гутер, лавочник, и Крюгер, у него была столярная мастерская. Краузе был им деньги должен. И господин Энгельгардт. Очень хороший господин, очень вежливый, образованный, я его так жалела… Я думала – потом, когда беспорядки кончились и бунтовщиков судили, моего хозяина тоже как-то накажут. Не наказали… наоборот…

– Что – наоборот, госпожа Гайлис?

– Похвалили. За то, что был свидетелем на процессе. А что он там наговорил – я не знаю, я знаю только, что донос он передал через племянника, у него племянник был – студент, дружил с этими убийцами, все время там, у них на Романовской, сидел…

– Как звали племянника?

– Эрнест Ламберт. Там, в комитете, и актеры были. А потом, когда беспорядки кончились, одни за границу убежали, другие где-то спрятались. Краузе выступил свидетелем, сказал: «Я напротив жил, я их всех видел, я помню, как кого звали». И несколько человек осудили, отправили в Сибирь, на каторгу. А он соврал судьям, я это точно знаю. Он хозяйке говорил: «Зачем портить жизнь молодым людям из хороших семей, я их сейчас не выдам – они меня отблагодарят». Хозяйка сказала: «Но ведь кого-то ты должен назвать». А он ей: «Я уж знаю, кого назвать! Есть пара молодчиков, которые туда заглядывали, вот им мы и выпишем билет в Сибирь. Все равно остальные свидетели уже на том свете».

– Имени Фридрих Ротман он не называл?

– Нет, я такого имени не помню. Так мне было плохо, не могла там больше оставаться, и уходить страшно… и некуда было уходить… Ну, кто я? Прислуга! В лавку продавщицей не возьмут, туда хорошеньких берут… В прачки – сама не хотела… К модистке можно было устроиться, так пока я думала, она другую помощницу взяла. Меня сапожник Балтвилк замуж звал, а мне так не хотелось… А потом я в свободный вечер пошла к крестной, она меня с Густавом познакомила, сказала: «Вот за этого выходи, этот тебя в обиду не даст». И он меня через месяц оттуда, от Краузе, и забрал, так с хозяином ругался – я думала, убьют друг друга. До свадьбы я у крестной пожила, потом мы тут поселились. Вот, детки родились…

– Детки у вас замечательные. Значит, ложное свидетельство… А кого он выгораживал?

– Я не помню. У меня на фамилии память плохая, – призналась Анна Гайлис.

– А на что хорошая память?

Анна улыбнулась.

– Я вещи помню. Спросите, какая кофточка была на крестной, когда нас с Густом венчали, – расскажу…

– Тогда расскажите про Хуго Энгельгардта. Как он одевался, какую трость имел, какую шляпу носил, – попросил Лабрюйер.

– Очень, очень хороший был господин, одевался прекрасно. Хозяйкин дядюшка. У него своих детей не было, он на хозяйку завещание написал, а потом она забеспокоилась – не собрался бы жениться.

– Да, он ведь был еще нестарый.

– Сорок восемь ему, кажется, было. Мужчина в сорок восемь еще нестарый. Хозяйка его на улице с дамой встретила. Дама была такая… по возрасту подходящая…

– Теперь ясно, почему и на него донесли. Чем он занимался?

– У него доход был, от денег в банке, – попросту объяснила Анна. – Он старые книги собирал, очень хорошо в них разбирался.

– Скажите, госпожа Гайлис, а если бы он тогда остался жив? Если бы после расстрела уцелел? Как вы думаете, куда бы он пошел?

– Пошел?!

– Были ведь у него какие-то друзья, приятели?..

– Были, наверно. Такие же образованные господа. Он у одного старичка книги покупал. Как-то пришел к хозяйке, похвастался: вот, говорит, молитвеннику лет двести, а как хорошо сохранился.

Больше Анна Гайлис ничего важного припомнить не смогла.

По дороге в «фотографию» Лабрюйер думал, у кого бы узнать о старичках, торгующих древними молитвенниками. Может, дедушки и на свете давно нет…

В фотографическом заведении он обнаружил Яна и Пичу. Пича горел желанием донести о своей миссии.