Набоб

Нежная, очаровательная Мария Анна, несмотря на свои тонкие черты, на бледную кожу, на толстую косу, на пышную грудь и нежную йони, да, несмотря на свою юность, Мария Анна в сравнении с Сарасвати Падмини казалась заветренным лукумом. Обыкновенная, обыкновенная, она была до невозможности обыкновенная.

Мумтаз проснулась.

— Ты доволен, Мадек-джи? — улыбнулась она.

— Да, прекрасная Мумтаз.

Но она догадалась, что он пытается скрыть от нее свое разочарование.

— Она родит тебе хороших детей, Мадек-джи.

— Да, конечно.

— Я дам тебе еще эликсира.

— Не будем больше говорить об этом. Важно, чтобы она была нежной и покорной.

— Она такая и есть. — Мумтаз подвязала свою косу и повторила: — Она родит тебе хороших детей.

— Хороших детей, — пробормотал Мадек. — Хороших детей… — Теперь он очень сожалел о том, что не оплодотворил чрево Сарасвати, чтобы она родила ребенка, который напоминал бы о слиянии их тел. — Да, ребенка… Надеюсь, что она не бесплодна.

Мадек позвал слуг и велел отвезти Барбету покрывало с брачного ложа, в обмен тот вернул ему бриллиант.

На следующий день Мадек вместе с женой отправился на север и поселился в старом караван-сарае города Барейли, где решил переждать сезон дождей. Когда небо очистилось, он ненадолго съездил к своему тестю в Лакхнау, где установил связи с банкирами и закупил новые пушки. По возвращении он узнал от Мумтаз, что Мария Анна беременна. Эта новость ошеломила его, но не успел Мадек разобраться в своих чувствах, как ему доложили о прибытии посла из страны джатов. Этот человек сообщил, что отряды мелких тщеславных раджей совершают набеги на территорию джатов и что всем этим манипулируют англичане.

— Мой хозяин просит тебя приехать, — сказал посол.

— Мне и здесь хорошо, я никуда не поеду. А кто, собственно, твой хозяин?

— Махараджа Бадан Сингх.

— Я его не знаю. — Мадек на минуту задумался. — Страна джатов… А нет ли среди вас фиранги?

— Есть, Мадек-джи.

Разозлившись, Мадек схватил посла за шиворот.

— Что же ты не сказал об этом раньше, старый шакал! Ты боишься назвать имя твоего хозяина?

— Ты ошибаешься, Мадек-джи, мой хозяин вовсе не тот, о ком ты подумал.

— Кто же он?! — заорал Мадек.

— Это женщина, — ответил посол. — Ее зовут Сарасвати.

Мадек остолбенел. Три дня он совещался с посланником в секретной комнате караван-сарая, а потом объявил о том, что он покидает рохиллов и уходит к джатам.

ГЛАВА XXI Где-то в море между Мадрасом и Калькуттой

Январь 1772 года

Уоррен Гастингс положил перо и, вздохнув, посмотрел в иллюминатор. Он был счастлив: море светлело день ото дня. Из темно-синего, каким оно было вчера на широте Мадраса, оно превратилось в голубое, правда мутноватое, что свидетельствовало о приближении к дельте Ганга.

Значит, скоро Калькутта. Наконец-то Калькутта, после стольких лет лондонской ссылки. Калькутта, в которой его ждет одна женщина. Может быть, не самая красивая в мире, но, несомненно, восхитительная, и главное, соответствующая представлениям Уоррена о счастье.

Уоррен вернулся к своему письму, перечитал последнюю фразу. Он писал другу, вернее родственнику, которого растрогало его бедственное положение и побудило оказать ему помощь во время его пребывания в Англии. Вспомнив, в какой нужде ему пришлось жить, Уоррен чуть было не усомнился в реальности своего нынешнего счастья. Разве кто-нибудь мог тогда представить, что ему удастся сколотить состояние в Ост-Индской Компании? В отличие от Клайва, вернувшегося в Англию с карманами, полными бриллиантов, большинство агентов Компании имели такой мизерный доход, что вынуждены были снова обивать пороги Вестминстера, выпрашивая разрешения вернуться в Индию. Гастингс понял, как далеко увели его иллюзии. Денег, заработанных в Бенгалии, только-только хватило на приданое для сестры. Теперь, оставшись без средств к существованию, он, как и сотни других просителей, надеялся на чиновников из колоний. Но ответом на все их ходатайства было, как правило, молчание. Даже совершенно бескорыстный проект Гастингса постигла та же участь. Его идея учредить в Оксфорде кафедру персидского языка вызывала у чиновников лишь скептическую усмешку. Двери закрывались перед ним одна за другой. Его жилища становились все более и более тесными. В один прекрасный день он оказался в каморке на чердаке. Подобно лондонскому докеру, ему приходилось спать на соломенном тюфяке. Нищета подавляла все сильнее и сильнее. И тогда он обратился к своему единственному защитнику Сайксу, который не постеснялся написать Клайву: «Нужно отправить Гастингса в Индию, иначе он превратится в уличного попрошайку».