Набоб

— Вы знаете, мы ведь теперь небогаты. Мне пришлось на свои собственные деньги отреставрировать дворец Дюпле и этот парк. Представляете, как это было трудно…

И правда, подумала Сарасвати. Как можно назвать парком этот запущенный сад с замшелыми мраморными статуями голых белых женщин, похожих на призраки.

Целый час Шевалье водил ее по залам бывшего дворца Дюпле, отделанным белым мрамором, украшенным зеркалами и могольскими миниатюрами. Ей было неприятно здесь находиться, надо было держаться, по крайней мере до праздника.

Она вдруг остановилась и указала на маленькую комнату.

— Я буду жить здесь. Когда состоится ваш праздник?

— Через два дня, царица.

— Если вы хотите, чтобы я осталась, сделайте так, чтобы я могла все видеть, но чтобы меня не видел никто. Мне здесь не место. Я — индийская царица. — Это было сказано таким тоном, что Шевалье не посмел противиться ее желанию.

В вечер праздника в стене самого большого зала пробили дыру и закрыли ее решеткой из сандалового дерева, как это делают в индийских домах. Сарасвати удобно устроилась на подушках и стала наблюдать. В назначенный час во дворец съехались гости. Шевалье пригласил их к столу и сказал:

— Мы приготовили для вас то, что вы так любите в Калькутте: суп, жареную дичь, рис и кари, бараний паштет, барашка, рисовый пудинг, торты, свежее пиво, сыр, бордо, коньяк и конечно же «ликер совершенной любви»!

Все расселись вокруг длинного стола. Сарасвати знала об этом обычае, она читала о нем в книгах, привезенных из-за Черных Вод, но теперь ей представилась возможность убедиться в степени его абсурдности. Зачем, чтобы поесть, надо пристраиваться на четырех кусочках дерева, когда можно присесть на корточки на полу? Орудия, которыми пользовались фиранги во время трапезы, не заинтересовали ее: это были мелочи. Больше всего ее потрясло то, что за столом мужчины сидели рядом с и женщинами и любовно заигрывали прямо во время еды. Впрочем, гости вскоре вышли из-за стола и принялись танцевать.

Мужчины с фальшивыми волосами и напудренными лицами обнимали дам разного возраста, тоже напудренных и тоже с фальшивыми волосами. Только совсем молоденькие девушки блистали естественной красотой. Одна из них, розовощекая, с легкими золотистыми кудрями, — вот, оказывается, кого называют блондинками, — привлекла внимание Сарасвати. Странная женщина, на ней так мало украшений: ни бриллианта в носу, ни браслетов на руках, только одна нить жемчуга на шее. Должно быть, она очень бедна. А это платье, слишком закрытое на груди, слишком широкое в бедрах, скрывающее живот. Нет, не может быть, чтобы Мадек возжелал такую женщину. Потом взгляд Сарасвати задержался на мужчине, одиноко стоявшем в углу зла. На нем почти не было пудры, парик немного съехал набок, но в его серых глазах она уловила выражение, которое появлялось в глазах Мадека, когда он чувствовал себя несколько неловко. Заметив, как он смотрит на юную блондинку, которая вот уже час танцевала с пышно разодетым фиранги, Сарасвати подумала, уж не ревнует ли он, и попыталась угадать, француз ли он или англичанин. У мужчины был вид потерпевшего поражение; она решила, что он француз.

Сарасвати ошиблась: этот человек не был французом, это был ее злейший враг, Уоррен Гастингс, генерал-губернатор Бенгалии, и мучила его вовсе не ревность. Дело в том, что накануне Нового года он получил известие о том, что германский суд дал согласие на расторжение брака Имхоффа. Теперь он мог жениться на Мариан и явить миру все гарантии респектабельности. Он поспешил сообщить ей эту новость, а когда зашла речь о празднике в Горетте, Мариан вдруг объявила, что не поедет в Шандернагор.

— Но почему, моя королева? Вы ведь мечтали об этом, — удивился Уоррен.

— Нет. Я не поеду, — категорично ответила она и отвернулась к туалетному столику.

— Вы нездоровы? Наверное, Индия утомила вас. Но я стараюсь выполнять все ваши капризы. Иногда даже ставя под угрозу свою работу и свою честь…

— В данном случае речь идет о моей чести, — сказала она.