Набоб

Мадеку показалось, что она вот-вот заплачет. Ее губы чуть заметно дрожали. Но она постаралась взять себя в руки, успокоиться. Взгляд ее стал вызывающе-надменным. Откуда у нее столько силы? Та ли это хрупкая молодая женщина, ради которой он преодолевал горы и пустыни? Да, она похожа на ту… Правда, она чуть-чуть пополнела, формы ее округлились, а вот губы теперь очерчены тверже. Мадеку опять стало страшно. Захотелось бежать, скакать прочь во весь опор. Но куда? К иезуиту в Агру? Он вспомнил предостережение священника: «Эта страна опасна». Опасна. Человек в черной рясе был прав. Ночью Мадек не сомкнул глаз. Он разрывался между дружеским чувством к радже и неодолимой силой, которая влекла его к Сарасвати. И вот настало утро, и все изменилось: раджа умер, а он, Мадек, сидит рядом с царицей, которую он так желал все эти месяцы, и она говорит с ним, как с равным.

«Это продлится недолго, — вздохнул Мадек. — У меня не хватит смелости сбежать; значит, придется умереть!»

Умереть в Годхе!

Кортеж остановился.

— Уже… — прошептал он.

— Что ты сказал? — спросила царица.

«Вот мы и приехали, теперь-то все и начнется!» — подумал он.

Она опять нахмурилось. Мадек подал ей руку, чтобы помочь сойти вниз, но она отказалась.

— Держите слона! — крикнула она погонщику.

Слон тяжелым шагом подошел к стене и замер. Сарасвати спустилась к колеснице, посмотрела вверх, на балконы. В это время дня солнце ослепляло и было плохо видно. Солдаты и пушки прибыли следом и тоже выстроились у стены. Во дворце ничто не шелохнулось, он казался пустым, необитаемым. Странная, давящая тишина… Они подождали. Инстинктивно Мадек встал рядом с Сарасвати. Его плечо коснулось ее плеча, его рука коснулась ее обнаженной талии. Он не вздрогнул, казалось, не обратил внимания. Она стала ближе.

Наконец в окне зенаны появилась женщина в праздничной одежде из золотого муслина, она отодвинула занавес и стала рассматривать прибывших. Ее лицо было плохо видно, но вдруг она громко расхохоталась, как гиена, и ее узнали.

— Первая супруга! Первая супруга, это твоих рук дело! — воскликнула Сарасвати и приподняла саван. Гирлянды цветов упали на землю, и тогда раздался громкий стон, крик, в нем были и ужас, и досада, и отчаяние.

Сарасвати отказалась вернуться в зенану, заявив, что присутствие первой супруги для нее невыносимо. Все были удивлены: нет ничего проще, как убить соперницу — насыпать немного толченого амлаза в чай или послать ночью в зенану сочувствующего стражника, или подать стакан воды с ядом, или нанести удар кинжалом. Все поняли бы, откуда пришла смерть, но никто и не воспротивился бы: дхарма! Первая супруга хотела убить ребенка Сарасвати; заговор провалился, убийца ошибся, дхарма, дхарма; так что она заслуживает смерти; четвертая супруга могла бы даже не позволить ей получить последнее вдовье утешение, совершить ритуал сати, взойти на погребальный костер раджи! Вопреки ожиданиям Сарасвати сохранила сопернице жизнь.

Целую ночь она совещалась с астрологом у подножия трона, на котором Бхавани обычно принимал посетителей. Она отослала Дивана к его маленьким рабыням, и даже подарила ему трех новых, поговаривали, что одна из них все еще была девицей. Диван, о слабостях которого было всем известно, поблагодарил Сарасвати за нежданные милости в час траура и поспешно удалился.

Астролог одобрил все, что она сделала. Мадек же помрачнел. Приказы, совещания, возражения брахмана, шушуканье, суетливые слуги, мгновенно выполнявшие любое ее желание. Мадек был больше не нужен, он чувствовал это. Но решил подождать до вечера. Он сидел на подушке в углу Диван-и-Ама, не зная, радоваться ли своему тайному счастью или, напротив, возмущаться тем, что его никто не замечает. Солнце еще не успело уйти за горизонт, как мелодичный голос царицы положил конец его размышлениям. Ее просили вернуться во дворец, и он, подавленный одиночеством, тоже ушел в мраморную комнату с окнами, выходящими в долину, в комнату, где на этот раз его не ожидали служанки. А он бы, пожалуй, готов был утолить свое желание с первой попавшейся женщиной и убедить себя в том, что Сарасвати к нему равнодушна. Его охватила ярость, но усталость оказалась сильнее; он лег и почти сразу заснул. На рассвете его разбудил слуга:

— Похороны, сахиб…