Набоб

— Подумать только: если б я захотел, я мог бы поступить не к Монпавону, а к Мора, быть на месте Луи!.. Вот кому повезло! На сколько тысяч заграбастал он золота, когда умирал герцог!.. А одежда, сотни рубашек, халат из голубых песцов, который стоит больше двадцати тысяч… Все равно что Ноэль — тот, верно, тоже набил себе мошну! И как, должно быть, спешил, черт возьми! Знал ведь, что это скоро кончится. А теперь на Вандомской площади ничего не выцарапаешь. Мамаша, старый жандарм в юбке, заправляет всем. Сеи-Ромая продают, картины продают. Половина особняка сдается внаем. Полный разгром!

Должен признаться, что я не мог скрыть свое удовольствие: ведь этот негодяй Жансуле — источник всех наших бед! Он хвастался своим сказочным богатством, болтал об этом всюду. Публика шла на эту приманку, как рыба, увидевшая в верше блестящие чешуйки… Он потерял миллионы — пусть. Но зачем было делать вид, что у него еще достаточно припрятано? Они арестовали Буа-Ландри, а лучше бы забрали этого… Ах, если б у нас был другой эксперт, я уверен, что это было бы уже сделано! К тому же, как я сказал Франсису, достаточно посмотреть на выскочку Жансуле, чтобы понять, что он собой представляет. Лицо нахального бандита!

— И такой вульгарный! — добавил бывший камердинер.

— Совершенно безнравственный человек.

— Не имеет никакого понятия о хорошем тоне. Вот он и вылетел в трубу, так же как Дженкинс и многие другие…

— Как? И доктор тоже? Вот это жаль!.. Такой воспитанный, такой обходительный человек…

— Да, и ему пришлось бросить свой дом… Лошади, экипажи, обстановка — все продается. Во дворе расклеены объявления о распродаже имущества. Весь дом — пустой и гулкий» словно в нем побывала смерть. Вилла в Нантерре тоже продается. Там еще оставалось с полдюжины маленьких «вифлеемцев»; их напихали в экипаж и увезли… Это разгром, дядюшка Пассажон, уверяю вас, разгром, конца которого мы с вами, вероятно, не увидим, потому что слишком стары для этого, но это будет полный разгром. Все сгнило, все должно рухнуть…

Какой зловещий вид был у этого старого лакея эпохи империи, худого, измученного, грязного, вопящего, как пророк Иеремия, широко раскрыв свой беззубый, черный рот: «Это разгром!» Мне было страшно и стыдно глядеть на него; хотелось, чтобы он поскорее убрался. И я думал про себя: «О господин Шальмет, о мой маленький виноградник в Монбаре!»

Того же числа. Важная новость. Сегодня днем приходила г-жа Паганетти, принесла мне потихоньку письмо от патрона. Он в Лондоне, организует великолепное предприятие. Превосходное помещение для конторы в лучшей части города. Создано солиднейшее товарищество на паях. Он предлагает мне приехать к нему. «Я счастлив, — пишет он, — что могу возместить таким образом убыток, который Вы понесли». У меня будет жалованье вдвое больше, чем в Земельном банке квартира с отоплением, пять акций нового предприятия, и мне выплатят полностью задержанные деньги. Нужен только маленький аванс на дорожные расходы и на уплату неотложных долгов в нашем квартале. Какое счастье! Мое благополучие обеспечено. Пишу нотариусу в Монбар, чтобы он взял закладную под мой виноградник.

XXIV. В БОРДИГЕРЕ

Поль де Жери, как сообщил г-н Жуайез судебному следователю, возвращался из Туниса после трехнедельного отсутствия. Три бесконечно долго тянувшиеся недели он провел в борьбе против интриг и козней могущественных и озлобленных Эмерленгов, в скитаниях из зала в зал, из министерства в министерство, по этой огромной резиденции Бардо, объединяющей за грозной крепостной стеной, ощетинившейся старинными пушками, все государственные учреждения, находящиеся под надзором бея, его конюшни и гарем. По приезде Поль сразу узнал, что судебная палата начала в секретном порядке собирать улики, чтобы состряпать против Жансуле процесс, исход которого был заранее предрешен. Закрытые конторы Набоба на Флотской набережной, печати, наложенные на его сейфы, его корабли, накрепко пришвартованные в Гулете, стража из чаушей[56] вокруг его дворцов — все возвещало о его гражданской смерти, об остающемся после него наследстве, дележом которого вскоре предстоит заняться.

Ни одного защитника, ни одного друга в этой ненасытной своре. Вся французская колония, казалось, была рада падению придворного, который так долго занимал и преграждал другим пути к благоволению владыки. Пытаться вырвать у бея его добычу — если только не будет шумного триумфа в Палате — нечего было и думать. Все, на что мог надеяться де Жери, — это спасти какую-то частицу, да и с этим надо было спещить, потому что он со дня на день ждал известия о полном крахе своего друга.