Набоков в Берлине

Было ли это просто завистливой болтовней или у этого приговора были свои основания, фактом остается, что Вера Набокова делала для своего мужа все то, что сегодня делают менеджер и литературный агент. Отлично владея немецким языком, она совершала все унизительные хождения по чиновничьим инстанциям, участвовала в переговорах с издательством «Ульштейн» о переводе на немецкий язык его первых романов, и весьма успешно. Входившая в концерн Ульштейна «Фоссише цайтунг» взяла для публикации в газете с продолжениями романы «Машенька» (под заглавием «Она придет — придет ли она?») и «Король, дама, валет». Потом оба перевода были выпущены отдельными книгами. От имени мужа Вера предложила для перевода и шахматный роман «Защита Лужина», но безуспешно. Перед этим Набоков писал матери с надеждой в своей обычной манере: «Настало время убить Лужина и передать его труп Ульштейну, чтобы они могли его купить, произвести вскрытие и перевести»[80].

Клуб Берлинских поэтов

Хотя произведения Набокова-Сирина очень быстро стали фаворитами русской библиотеки в Берлине[81], тем не менее он не мог еще жить за счет своего писательства, так же как и те молодые литераторы-любители, которые объединились в «Клуб поэтов». Набоков принимал участие в их заседаниях, по крайней мере в начале. Основан он был Раисой Блох, которая нашла себе место в Институте медиевистики Берлинского университета, и Михаилом Горлиным, которому едва исполнилось восемнадцать лет, когда кружок впервые собрался в 1928 году. Позже оба как евреи стали жертвами нацистского террора: Раиса Блох погибла во время Второй мировой войны в концлагере Освенцим, Михаил Горлин был прибит в одной из силезских шахт[82].

Во встречах «Клуба поэтов» регулярно принимал участие и Николай Эльяшов, который тогда жил на Гогенцоллерндамм 276. По-видимому, он был родственником либерального политика-эмигранта Эльяшова, который получил огнестрельные ранения во время покушения в Берлинской филармонии, жертвой которого стал отец Набокова[83]. Эльяшов посвятил несколько стихотворений Берлину, в том числе одно — Фербеллинерплац[84]. С этим лириком связан один из анекдотов того времени, который еще раз демонстрирует остроумно-наглые черты в характере Набокова. Набоков, очевидно, считал себя уже мэтром в кругу более или менее дилетантствующих молодых поэтов и охотно насмешничал над стихами своих коллег. Однажды, когда Эльяшов читал свои стихи, в которых была строчка «И лошадь падает назад», Набоков прервал его и спросил, как пишется последнее слово — вместе или раздельно. Не дожидаясь ответа смутившегося Эльяшова, он добавил: «Впрочем, мысль остается той же»[85].

Подобными выходками Набоков конечно же отталкивал от себя. Раиса Блох писала с намеком на его псевдоним (Сирин это волшебная птица из русских сказок): «Меня немного смущает присутствие в нашем обществе некой враждебно настроенной птицы. […] Но я решила быть объективной. Эта птица все-таки поэт»[86].

Денежные заботы

В октябре 1931 года вышел последний номер «Руля», бывшего рупором молодых авторов. С этого времени поэтический кружок действовал почти тайно. Так как читатели все больше разъезжались по разным странам, газета много лет испытывала большие трудности со сбытом. Издательство «Ульштейн» в 1924 году по политическим мотивам, а также по финансовым соображениям отделилось от газеты, уплатив компенсацию в пятьдесят тысяч рейхсмарок. С одной стороны, эмигрантские организации не оправдали ожиданий немецких кредиторов, с другой стороны, после того как десятки тысяч русских покинули немецкую столицу, печатание газеты стало делом дефицитным. Редакция газеты покинула тогда здание издательства «Ульштейн» на Кохштрассе 22 и переехало в тесную трехкомнатную квартиру на параллельной ей Циммерштрассе в доме 7–8.

Редакция «Руля» все чаще становилась объектом вылазок как правых, так и левых экстремистов. Рабочие помещения неоднократно подвергались опустошениям — один раз немецкими коммунистами, много раз русскими националистами. Сторонники царя избили главного редактора Гессена. Для них «Руль» был «паршивым еврейским притоном». По ходатайству немецких главных редакторов газет, у которых Гессен пользовался большим уважением, власти приставили к нему полицейскую охрану[87].