Набоков в Берлине

Скупыми штрихами Набоков рисовал городские «кулисы», которые ежедневно находились у него перед глазами. То, что упоминается и не существующая в реальном Берлине улица Танненбергштрассе, по-видимому, имеет символическое значение: в Первую мировую войну под Танненбергом в 1915 году немецкие войска под командованием Пауля фон Гинденбурга окружили и уничтожили русскую армию, так что это может быть указанием на трудность отношений между немцами и русскими в Берлине[156].

Сказанное как бы невзначай, спрятанное в придаточное предложение, роман содержит своего рода объяснение в любви рассказчика к немецкой столице, жителей которой он изображает скорее несимпатичными. Рассказчик описывает свидание двух главных персонажей: «Ожидание ее прихода. Она всегда опаздывала — и всегда приходила другой дорогой, чем он. Вот и получилось, что даже Берлин может быть таинственным. Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень»[157]. Вымышленного рассказчика романа никоим образом нельзя приравнивать к автору Набокову. И тем не менее это замечание еще раз дает основание для вывода об амбивалентном отношении Набокова к Берлину. Оно никоим образом не находилось только где-то между безразличием и неприязнью. «Дар», написанный в тридцатые годы, это самый крупный роман о русском Берлине двадцатых годов.

И в тех немногих стихах, которые Набоков посвятил Берлину, отражаются не впечатления от города как ансамбля зданий и улиц, а настроения автора[158].

Берлинская весна

Нищетою необычной

на чужбине дорожу.
Утром в ратуше кирпичной
за конторкой не сижу.

Где я только не шатаюсь

в пустоте весенних дней!
И к подруге возвращаюсь
все позднее и поздней.

В полумраке стул задену

и, нащупывая свет,
так растопаюсь, что в стену
стукнет яростно сосед.

Утром он наполовину

открывать окно привык,
чтобы высунуть перину,
как малиновый язык.

Утром музыкант бродячий

двор наполнит до краев
при участии горячей
суматохи воробьев.

Понимают, слава Богу,

что всему я предпочту
дикую мою дорогу,
золотую нищету.

1925

Это стихотворение, возникшее в первую фазу пребывания в Берлине, уже намечает те центральные темы, которые Набоков затем вновь и вновь ставил в своих романах и рассказах: тоска по России, неприязнь к немецким мещанам, свобода художника. Позже он сам описал свои лирические темы того времени словами:

«Синева берлинских сумерек, шатер углового каштана, легкое головокружение, бедность, влюбленность, мандариновый оттенок преждевременной световой рекламы и животная тоска по еще свежей России»[159].

Набоков жил в значительной мере изолированно от берлинцев, и такими же были и русские герои его прозы и лирическое «я» его поэзии. И тем не менее он совершенно неповторимым образом создавал в своих произведениях впечатляющие картины Берлина.

Глава VI РУССКИЙ ТЕАТР В БЕРЛИНЕ

Берлин начала двадцатых годов был городом театров и кабаре. Экспериментальные сцены Берлина создавали динамику творческих поисков, которые воспринимались другими городами и другими странами как фактор обновления искусства — и русские артисты-эмигранты в Берлине сосредоточились прежде всего на культивировании традиций.

Молодой Владимир Набоков принимал активное участие в театральной жизни берлинских русских. Он писал многочисленные скетчи и маленькие драмы для кабаре «Синяя птица». Первой вершиной его драматического творчества была премьера в Берлине пятиактной пьесы «Человек из СССР».

Синяя птица

Набоков не оставил почти никаких заметок или записей по поводу своих ранних коротких театральных пьес и скетчей, которые он сочинял для «Синей птицы». По программам эмигрантской прессы известны названия многих из них, а театральные рецензии позволяют делать косвенные выводы об их содержании.