Начала любви

После окончания врачебного осмотра и выработки лечения Иоганна, будучи не в силах дольше терпеть, ринулась в комнату, где хранился атласный отрез, обхватила материю, как ребёнка, чуть развернула приятно увесистую штуку и приложила к себе. От восторга принцесса начала тихонько напевать «Жёлтые весенние цветы», песенку своего детства. Суть даже была не в конкретной выделке материи и не в голубом окрасе, а в том, что это был тот самый голубой, который делал Иоганну чуть ли не вдвое моложе и привлекательнее. Портным известны отдельные такие вот случаи, когда материя может вдруг принципиально преобразить женщину. Это был как раз такой вот редчайший случай.

«Императрица в порошок меня сотрёт», — радостно думала Иоганна, предвкушая свой триумф, заранее упиваясь будущим фурором. Песня лилась сама собой: было такое чувство, что душа наполнена мелодией до самых краёв.

Ты собрал цветов букет —
Равных в целом свете нет.
Эти дивные цветы
Мне принёс поутру ты.
Я не в силах передать,
Как заставил ты страдать,
Волноваться и страдать.
Сердце трепетно-ое-е....

Позабыв элементарное приличие, она пела всю дорогу до своей спальни, а встреченные в коридоре служанки покорно опускали глаза, стараясь не видеть и по возможности не слышать, как вышедшая от умирающей (так они думали) дочери мамаша цветёт и не скрывает охватившей её радости.

Вслед за четвергом, днём удачнейшего приобретения атласной материи, наступила, как водится, пятница. А в пятницу-то интонация эскулапов существенно изменилась. С такими же, как и накануне, лицами вместо прежнего «чтобы ей поправиться...» они вдруг заговорили в тональности «чтобы она не умерла...». И вот тут Иоганна услышала страшное слово «variolе» — оспа. Услышала и ужаснулась.

Оспа ходила неподалёку от Иоганны-Елизаветы уже Бог знает сколько времени, ходила неслышно, отступала на годы, однако не исчезала при этом вовсе. В разное время от оспы скончались отец русского великого князя Петра Фёдоровича герцог Карл-Фридрих и едва не сделавшийся мужем Елизаветы Петровны принц Карл-Август. Оспы Иоганна боялась смертельно, а у страха, как водится, глаза велики.

Специально оставленный императрицей возле принцесс придворный медик Бургаве, втайне симпатизировавший такому же, как и он сам, нахалу Бестужеву, после короткого и грубоватого осмотра в пятницу утром вышел от Софи и коротко сообщил матери с чудовищным французским произношением:

   — Phtisie[80].

Поначалу Иоганне-Елизавете показалось, что неприятный доктор вдруг заговорил на родном своём голландском языке.

   — Ну а диагноз, диагноз-то какой? — спросила принцесса.

   — Phtisie, — был ответ.

Медик казался невозмутимым (ну ещё бы, речь ведь шла не о его ребёнке), голос его звучал вполне буднично.

   — Я очень сожалею, что у такой молодой и симпатичной особы имеется... столь опасное заболевание.

   — Скорее уж оспа, variole, — уточнила Иоганна-Елизавета.

   — К сожалению, такая опасная болезнь, этот туберкулёз.

   — Но ведь приходившие до вас врачи установили, что у девушки оспа. — Иоганна чувствовала, как выдержка вновь изменяет ей. — Да я и сама готова с этим согласиться. Вы что же, хотите сказать, будто я ничего не понимаю?! Эту, как вы изволили выразиться, молодую и симпатичную особу я с Божьей помощью родила и вырастила. За столько-то лет я хорошо узнала её организм. Или, господин медик, может, это вы её родили? Если так, то я умываю руки, можете поступать, как сочтёте нужным. С полной ответственностью за последствия. Вы хотите неприятностей?

   — Нет, — сказал Бургаве, понявший из всей филиппики принцессы лишь самый последний вопрос.

   — Хорошо хоть это вы признали. Поэтому сейчас же прекратите излишний спор и приступайте к исполнению своих прямых обязанностей.

   — То есть?

   — Начинайте лечить, чёрт побери!

   — Туберкулёз?

   — Оспу!!! — в качестве усиливающего аргумента принцесса даже затопала ногами; в своей предыдущей жизни она лишь два-три раза снисходила в спорах с Христианом до такого же вот сочетания визга и топота, причём оба раза муж пасовал незамедлительно, даже и не помышляя о дальнейшей дискуссии. Но воздух этой страны (действительно какая-то дьявольская страна) проник в самое существо Иоганны, и казавшаяся ей ранее неотразимой истерика на этого тупого эскулапа не произвела должного эффекта.

   — А что же, простите, мы будем делать тогда с туберкулёзом? — всё таким же ровным голосом уточнил Бургаве и чуть зевнул, прикрыв ладонью рот.

   — С каким ещё туберкулёзом?! Где вы увидели этот самый туберкулёз?!

   — Ну, я не знаю... — Бургаве отвернулся к окну и зевнул теперь уже широко и сладко. — Хорошо, — он поднял руки, как бы сдаваясь на милость принцессе. — Раз вы настаиваете, что у девушки оспа, тогда девушке нужно пустить кровь.

   — Нет уж, вы будете лечить её, как я скажу.