Начала любви

Как бы там ни было, но Санхец оказался прав в том, что касалось перемены климата. Не успела её величество добраться до Москвы, как уже к ней в карету был приглашён попавшийся на глаза немолодой сдержанный офицер из свитских...

Зимой 1744 года дела Елизаветы Петровны приняли — в который уж раз! — неприятный оборот, и потому, не сумев дождаться приезда цербстских принцесс, императрица оказалась вынуждена в срочном Порядке покинуть Петербург.

2

Переезжая из северной столицы в Москву, в этот благодатный, любезный, всегда исцеляющий её город, самим перемещением в пространстве её величество вызывала процессы, соизмеримые с тектоническим движением земных пластов.

Уже самое первое на сей счёт желание императрицы, пусть даже выраженное не в приказном, но всего только рассудительном тоне, мол, а вот не поехать ли мне куда-нибудь проветриться (что идиоматически означало Москву, поскольку другие города империи Елизавета искренне ненавидела), уже это начальное высказывание неокрепшего и не вполне оформленного намерения зачастую служило сигналом к великому переселению народов. Когда же наскоро составленный поезд императрицы пересекал городскую заставу, добрая половина Петербурга приходила в движение. За считанные дни не оставалось в городе сколько-нибудь значительного лица, сохранявшего прежний жизненный уклад. Напротив, все они спешно собирались и отправлялись вослед её императорскому величеству. Столица вследствие такого рода перемещений мигом превращалась в тихий, затхловато пахнущий город, напоминающий квартиру, откуда срочно съехал торопыга-жилец.

Затихала столица, но чудодейственным образом вдруг оживал соединяющий оба города дорожный тракт, по которому целые недели кряду — а зимой по глубокому снежку так и вовсе месяцы — тянулись экипажи служивых людей. Если случалось о ту пору подуть ветру да холод оказывался критическим, то стыли лошади, обмораживались возницы, превращались в огромных кукол солдаты охранения, отмораживали себе нежные части и сами невольные путешественники, а сама картина общего движения несколько напоминала фантазию на тему Страшного суда.

Заблаговременно по всей длине тракта дожидались высочайшего поезда свежие лошади, отдохнувшие возницы, что делало возможным обращать переезд императрицы из одной столицы в другую в некий стремительный перелёт. Как на крыльях, в несколько дней достигала Елизавета Петровна Москвы: разговевшаяся с одним-двумя офицерами в пути, она тотчас по приезде принималась за основательное поправление здоровья, отчего самые первые дни пребывания её величества превращались в безостановочную вакханалию. После вынужденных воздержаний Елизавета Петровна имела обыкновение делаться неистовой и даже буйной: она прямо-таки с кулаками набрасывалась на мужчин, оказавшихся в её глазах несостоятельными и недостойными своего же природного высокого названия. О себе она говорила в третьем лиде, причём явно не без похвальбы: «Горячая у вас императрица». В такие периоды Лесток и Санхец, два её ангела-хранителя, только тем и занимались, что осматривали специально подобранных кавалеров на предмет наличия у них кожных и иных заболевании.

Врачи работали в одном помещении, её величество трудилась в соседнем — все усердствовали не покладая рук. При вынужденных перерывах, к вящему недоумению подсмотревшего однажды Лестока, императрица забавлялась его подарком, сиречь поршеньком. Женского здоровья оказывалось на московских широтах хоть отбавляй.

Вслед за императрицей поспешали в Москву наиболее приближённые ко двору персоны. Лицам этой категории разрешалось на пути следования пользоваться специально размещёнными вдоль тракта путевыми или дорожными дворцами, интерьеры которых склоняли к обжорству и послеобеденному соитию даже наиболее уравновешенных и степенных мужчин, не говоря уже о дамах. Распределённые по всем дорожным лежбищам дворцовые повара вершили свои привычные кулинарные чудеса, наполняя округу нездешними и буквально-таки неземными ароматами кухонного чародейства.

Не только российским подданным, но также иностранным посланникам, которые хвостом вынуждены были следовать из города в город за императрицей, подобные перемещения должны были обходиться наименьшей кровью и — потому обставлялись с максимально возможным комфортом.

Если день выдавался безветренный, мягкий да ясный, на сочные кухонные ароматы сбегались окрестные собаки, девки, крестьяне, не столько даже рассчитывая на подаяние, но всего лишь желая поглазеть — на сановников русских, на сановников иностранных, на членов законопослушного Синода, на представителей всевозможных коллегий, канцелярий, департаментов, на седоков и лошадей, на экипажи, сбруи, на жён и прислугу, зачастую неотличимую по внешнему виду и манере одеваться от самих господ.