Начала любви

Как бы там ни было, но танцевальные уроки у Ланде сблизили Софи и великого князя значительно больше, нежели все предыдущие, с привкусом обязаловки совместные прогулки, обеды, так называемые развлечения, от которых у принцессы скулы сводило. Все прочие учителя у Петра и Софи были разные, и только лишь в классе Ланде учебные планы перекрещивались. Не склонный к самоиронии и вообще не принадлежавший к списку острословов, великий князь сумел-таки однажды пошутить, сказав, что у него и Софи один и тот же танцмейстер и один Господь. Сколь бы ни двусмысленно звучала данная сентенция, Софи инстинктивно подалась к великому князю, но бог мудрствования отлетел, и никакого продолжения не последовало, а когда на следующий день, желая сделать приятное, Софи напомнила великому князю его же собственную фразу, тот не мог припомнить, решительно не мог припомнить, что менее суток тому назад родил подобную формулу, и, более того, как выяснилось, даже не понимал смысла этих слов.

Исходя из вполне понятных соображений, Ланде сначала занимался с великим князем, после чего усаживал молодого человека к стене и принимался за даму. Потный, тяжело дышащий, Пётр вынужден был терпеливо дожидаться по получасу, когда же нужно будет протанцевать вместе с Софи, — и только после этого раздавалось желанное «ну вот, на сегодня и все». За полчаса разгорячённые мышцы остывали, одежда делалась как после дождя, и потому финальный танец, сопровождаемый корректными, но всё равно грубыми замечаниями маэстро, давался великому князю с превеликим трудом. В довершение всех бед по окончании танца надлежало поцеловать даме руку.

Пётр вовсе не часто видел, чтобы в конце танца кавалеры действительно прикладывались губами к руке своих дам (разве только те из кавалеров, которые искали повода, но при чём тут танец?), однако же Ланде настаивал на подобном церемониале, говоря, что вполне можно, разумеется, не целовать руку, однако сие необходимо уметь, причём уметь делать грациозно, в меру страстно, но не чрезмерно. Клавесин и флейта скучно интонировали, как бы не принадлежа этому времени и этой зале, Жан Батист сдержанно сердился на молодого человека, вырывал у него из-под носа потную ладонь принцессы, демонстрировал вновь лёгкий каскад движений и взглядов, венчаемых лёгким поцелуем, — после чего требовал от ученика повторить всё в точности, а затем повторить ещё и ещё. Собственно, как настоящий фельдфебель. И следил за выражением лица кавалера, когда Пётр тянулся пересохшими губами к руке Софи, а так как маэстро был слабоват глазами, то вынужден был приближать лицо вплотную к бледной девушкиной длани.

Не лишённый воображения, Пётр иногда пытался себе представить, как бы суетился и корректировал маэстро любовную гимнастику, которой подчас предавался великий князь с той же Лопухиной, например. Вот уж покорректировал бы месье Ланде, пощеголял бы собственным примером.

При всей грубости танцевальных, то есть сугубо профессиональных своих манер Ланде, однако, был далеко не худшим представителем двора. Бывая особенно оскорблён, великий князь несколько раз подумывал о том, чтобы улучить момент и пожаловаться на танцмейстера императрице, — однако же простого воспоминания о дикаре и грубияне Брюммере оказывалось достаточно, чтобы простить маэстро все прегрешения, прошлые и будущие, истинные и мнимые, вынужденные и бестактные, совершенные по глупости или по умыслу...