Начала любви

Неизвестность пугает, особенно если неизвестность сопряжена с постоянными болями, сливающимися в одну неделимую Боль.

Успешнее других поддерживал в девочке бодрость духа отец, который первым взял за правило в присутствии дочери не унывать, без необходимости о болезни не разговаривать, тормошить и развлекать — всячески. От простого звука его голоса, от механических повторений фразы «всё будет хорошо» Софи чувствовала себя и вправду немного лучше. Если бы не унылость отцовских глаз на улыбающемся его лице, не заметно побелевшие волосы, не постоянный запах спиртного у него изо рта — самое время поверить в искренность Христиана-Августа. Софи не только воздерживалась от возражений, но напротив — охотно поддакивала.

Да и как может быть «всё хорошо», если уже не первый год неприятности преследовали семью принца. За последние четыре года превратился фактически в инвалида рождённый хроменьким Вилли, который передвигался теперь лишь с помощью выточенного Больхагеном изящного костылька; младший Фриц как родился болезненным, так и не мог распроститься с обступившими его недугами, из которых повышенная нервозность и астматическое дыхание были наилегчайшими. Что уж говорить о младшей девочке, уже сколько времени лежащей под мраморной плитой фамильного склепа. Как-то всё одно за другим, одно за другим. Софи оказалась, по сути, лишь одним из многих звеньев несчастья, которое опутывало штеттинский замок. Всех жалко, но особенно жалко было принцу свою любимицу. Спрашивается, за какие грехи, за что больно так бьёшь, Господи?

Из четырёх родившихся детей нет ни одного, могущего сделаться наследником. Правда, и наследства-то пока особенного нет, но ведь повернись судьба участливой стороной — и передать некому. Мальчики уже и теперь болезненные, что-то будет, когда вырастут? Да и вырастут ли? Против желания Христиан-Август вынужден был верить фон Лембке, который уверял принца, что нынешнее состояние Фике не является в буквальном смысле слова заболеванием, но представляет собой некую стадию развития прежде латентно вызревавшей и, вероятно, врождённой деформации костных тканей. Впрочем, что так, что этак... Поговаривали, будто бы такого рода недуги могут быть излечены при участии кастильских провизоров, однако ведь эта Кастилья о-го-го где: никаких губернаторских доходов не хватит. Да и потом, как именно эти провизоры лечат? Отнюдь не маловажный вопрос. По-христиански если, так это одно, а коли заговорами, стеклянным дымом да чёрными пассами, которые иссушают душу, — так зачем подобное лечение. Ох, сложно всё это...

Будучи не в состоянии помочь маленькой принцессе и, стало быть, своему лучшему приятелю, фон Лембке предложил взять на вооружение так называемую выжидательную тактику, иначе говоря, не предпринимать никаких шагов и вообще не совершать в отношении больной резких движений — пускай, мол, сама природа-матушка лечит. На тактичный вопрос Христиана-Августа, каким же образом природа может помочь, врач с нагловатой рассерженностью в голосе, как если бы речь шла о некоем малопочтенном жителе Штеттина, ответил:

   — А вот как угодно, только чтобы вылечила.

Всеведающий Больхаген предложил Христиану-Августу обратиться за помощью к палачу Хайнцу.

   — Он разве сведущ в медицине? — с сомнением задал вопрос принц.

   — Может, и не сведущ, но вылечить может. У него и дед, и папаша-покойник были по этой части.

   — По какой по «этой»?

   — Ну... — Больхаген сделал руками, словно бы его обвинили в том, что фальшивая карта спрятана в рукаве, а он наглядно показывает всем, что карты в рукаве нет. — Вот, словом... — добавил он.

Абсурдно передавать любимую дочь в руки неграмотного с медицинской точки зрения человека. Ещё более абсурдно, если человек этот молод годами, симпатичен и, по слухам, путается с Иоганной. К тому же по основной, так сказать, своей специальности — палач. Вдобавок репутация наследственного колдуна в цивилизованном государстве как минимум требует научного дополнения, которое начисто отсутствует: Теодор Хайнц едва умеет по складам читать. Из всего перечисленного выше с ужасающей неизбежностью следовал вывод: именно Хайнц и нужен. В самом деле, не сидеть же сложа руки в ожидании беды. К тому же неопознанность заболевания девочки, странный характер недуга и очевидные выкрутасы симптоматики как бы целенаправленно подбивали Христиана-Августа на подобного рода неразумный шаг.

Возражавшая, когда речь заходила о приглашении дорогостоящих врачей, Иоганна-Елизавета в этот раз промолчала, оказываясь, таким образом, в беспроигрышном положении участливого соглядатая. Если Хайнц пусть хоть отчасти поможет дочери, в том будет маленькая заслуга матери — ведь не возражала же... Если положение ухудшится, никто не посмеет утверждать, будто Иоганна-Елизавета хоть единым словом одобрила приглашение красавца знахаря, про которого и его связи с принцессой и так уже в городе болтают невесть что...

Оставленный наедине со своими неспокойными мыслями, Христиан-Август заменил продолжительное обдумывание ситуации короткой выпивкой, после чего сказал Больхагену:

— Зови.