Начала любви

Когда умерла императрица и, казалось, вдруг приоткрылась для Елизаветы желанная дверца, настиг цесаревну мощный удар со стороны, откуда она и не ожидала. Много позднее, когда медицинская наука прирастёт более корректными дефинициями, сей недуг получит наименование «бешенство матки»; во времена Елизаветы заболевание называли несколько иначе, что, однако, не влияло на суть проблемы. Когда в столице разворачивались поистине исторические события, цесаревна постанывала под очередным мужиком, из слободских, и молила Всевышнего о возможно большем продлении сей потной и скучноватой пытки. Когда женский недуг отступил, все былые возможности растаяли как дым. На смущённые сетования Елизаветы об упущенной возможности сделаться императрицей Алексей Разумовский, по словам одного из биографов, тонко заметил:

   — Что-то нужно одно выбирать.

   — Да, конечно, я понимаю... — виновато потупившись, ответила Елизавета.

И вновь — тишина, вновь приходилось таиться, лгать, угодничать перед всякой мразью, приезжавшей с нечистоплотными предложениями: сперва от Бирона[55], затем от Анны Леопольдовны[56]. Пётр II, сделавшись правителем, о былой своей возлюбленной даже и не вспомнил, что Елизавету Петровну неприятно задело, ибо расценено было как симптом наступающей старости.

Отступить-то болезнь цесаревны отступила, не исчезнув, однако, вовсе, и напоминала о себе в периоды эмоционального напряжения с изрядной внушительностью. Недуг отступал, затем вновь наступал, всё больше подчиняя себе женщину, превращая её в рабу прогрессирующего естественного огня.

Едва ли не единственным, кто сумел ей профессионально помочь и тем самым бесконечно обязал, был медик Иоганн Герман Лесток[57], уроженец Ганновера, этнический француз, приехавший в Россию практически одновременно с рождением Елизаветы. После дотошного медицинского осмотра цесаревны и многочисленных вопросов, от которых краснела даже грудь Елизаветы, не говоря о лице и ушах, Лесток на несколько недель предательски исчез, а затем как ни в чём не бывало, с вежливой улыбкой на устах, хорошо одеты» и приятно благоухающий неизвестным парфюмом, явился к своей пациентке с длинным деревянным футляром в руках.

Попросив временно удалиться из комнаты всех прочих, он сделался вдруг серьёзным и сказал Елизавете: «Только, прошу вас, не пугайтесь... У меня тут вот для вас...» В новеньком и потому не сразу раскрывшемся футляре на миниатюрном деревянном лафете возлежал занятный вытянутый предмет, окончанием похожий на самый что ни на есть обыкновенный мужской срам.

   — Шутить вздумал? — нехорошо сощурившись, спросила Елизавета.

   — Я должен вам обстоятельно объяснить, как надлежит этим пользоваться, — не изменяя выражения лица, сухим профессиональным тоном заговорил Лесток. — Пожалуйста, прилягте...

Втайне боявшаяся врачей и привыкшая им беспрекословно подчиняться, цесаревна отреагировала прежде всего на деловой врачебный тон; звук голоса — вот что успокоило и смирило её.

   — Раздеваться? — спросила она, глупо хихикнув при этом.

   — Необязательно. Прошу вас, вот туда...

Ни до того, ни после Иоганн Лесток не обращался к Елизавете «vous».

Впоследствии льстецы и дураки многажды говорили и писали, что приход к власти Елизаветы Петровны совершился как по мановению волшебной палочки, легко и естественно. Разве только в некотором смысле — да. Поршенёк, как окрестил свою игрушку Лесток, требовал немалой сноровки, долгого ученичества, исполненного истерик и неудовлетворённости. На этом фоне — да, приход к власти оказался штукой несложной.

2

Просто так людям ничего не даёт Господь.

За всё пришлось заплатить Иоганне-Елизавете, и заплатить, что называется, сполна. Не успев переехать в Цербст, едва лишь начав обустраиваться, приводить дом в надлежащий вид, она получила сильнейший удар: Вилли, старший сын, умер.

Когда принцесса обращалась в своих молитвах к небесам, когда она предлагала всё в обмен на респектабельную спокойную жизнь, даже в голову не могло прийти, что молитвы будут поняты столь буквально. Если, скажем, супруг выделял старшую дочь, то Иоганна испытывала особую любовь к Вилли, должному в свой черёд сделаться наследником, гордостью, продолжателем.

А вот как всё обернулось.

Мальчик даже не успел как следует рассмотреть новый замок, не изучил ходов и переходов своего нового дома, не узнал многочисленных извивов и излучин парковых дорожек. Умер как и жил: тихо, кротко.

У Иоганны случился нервный припадок, вслед за которым последовало спасительное забытье, избавившее её от необходимости присутствовать на похоронах. В домашней церкви, как раз под алтарём, появилась, таким образом, новая могильная плита.