Начальник Америки (СИ)

— Здесь его полно, — заверил я. — Но золото и благо, и проклятье. В какую сторону повернёт зависит от людей. Мне не хотелось бы, чтобы люди посходили с ума и принялись резать глотки друг другу. И ещё меньше мне хочется, чтобы здесь устроили каторгу, вроде Нерчинской или отдали прииски на откуп кровососам, у которых рабочие мало чем отличаются от каторжан.

— Чего же вы хотите? — удивился Колычев. — Будете добывать сами?

— Нет. Я хочу просто застолбить место.

— Застолбить? — не понял Колычев.

— Да, вроде как поставить межевой столб. Объявить своей по праву первой заимки, primo occupanti, как говорили римляне.

Я разлил кофе по оловянным кружкам (в сплав Тропинин добавил меди и ещё каких-то примесей, чтобы олово не распадалось на морозе). Мы жевали подогретое на палочке вяленое мясо и запивали горячим кофе. Сочетание то ещё, но такова уж юконская кухня.

Довольно скоро беседа о золоте переросла в беседу обо всем. Капитан спрашивал, я отвечал. Никаких споров, возражений, никаких вопросов, откуда, мол, такая уверенность в суждениях. Редкие уточнения, но в основном кивки согласия. В свою очередь я удержался от сарказма и не пытался навязать чуждую ему систему ценностей.

На миг мне даже показалось, что я элементарно сдавал дела капитану. Но, конечно, он не мог перехватить управление колониями. Не тот у него был статус. Против меня и компании мог выступить сейчас только крупный олигарх вроде Демидова, Шувалова, Шереметева, или генерал-губернатор с войском.

Колычев переиграл меня не вообще, а в этом конкретном необъявленном противостоянии. Не то чтобы он показал моральное превосходство или особое благородство, но ему удалось сохранить целостность, остаться верным единственной цели похода, в то время как я разрывался между обязательствами и чувством. Да и разрывался недолго. Чувство победило с разгромным счетом.

Когда пришла весна, капитан по-прежнему излучал напор, уверенность, а я словно находился в разобранном состоянии. Мне совершенно не хотелось возвращаться к оставленным в Виктории делам. Долгая зимовка на Юконе прошла тихо, спокойно, совершенно изменив ритм жизни. Прежний бешеный темп был нарушен, дыхание сбилось. Я некоторое время прожил как обычный человек, без фокусов со временем и пространством, без изматывающего сражения с морем, как во время перехода на «Палладе». Прожил вместе с любимой женщиной. И такая размерность или размеренность затянула меня.

Лишившись вместе с вахтовкой и любовного гнёздышка (что стало упущением), мы с Дашей часто гуляли по окрестностям базового лагеря. В апреле уже вовсю пахло весной, припекало солнце, оседали и темнели сугробы. Но ветер приносил с окрестных гор стужу, иногда снежную крупу, а лёд на Юконе оставался крепким. И только возле безымянного острова, что располагался выше лагеря по течению, на стремнине образовалась длинная полынья.

— А в Виктории уже зацвела вишня. — вздохнула Даша, прижимая ворот меховой куртки к горлу.

Вода в паре метров от нас журчала, точно и правда началась весна. Но мы знали из расспросов индейцев хан, что остальной реке еще с месяц предстояло стоять подо льдом.

Пока я наблюдал за потоком в моей голове сформировалась дикая на первый взгляд идея. Дикая, но не совсем безнадежная. Во всяком случае она стоила того, чтобы попробовать.

— Хочешь, мы прямо сейчас вернёмся в Викторию? — спросил я. — Только помоги мне дотащить умиак до полыньи.

— Прямо вот так на лодке? — засмеялась она.

— Да, прямо на лодке. И прямо сейчас.

Мой серьёзный вид заставил её прекратить смех. Она выжидающе посмотрела на меня.

— Ладно.

Мы вернулись к лагерю и выкопали из-под сугроба наш со Страховым умиак. Остальные лодки были разобраны, но умиак мы использовали до самых морозов и вернув, просто оставили возле барака. К счастью непогода не повредила его.

Спускаться в полынью выглядело сущим безумием, но со стороны острова к кромке имелся довольно надежный подход, а сама кромка казалась достаточно прочной. Этим путем мы и воспользовались.

Умиак скользнул в воду, Даша забралась первой. Я сел позади и обнял её.

— Прикрой глаза, оставь лишь маленькую щёлку для света.

Я оттолкнулся от кромки и тоже прикрыл глаза. Умиак подхватило течением.

— Опусти весло в воду и легонько оттолкнись им…

Я провел ладонью по её щеке, а потом обнял ещё крепче.

— Тебе тепло?

— Тепло.

— Хорошо. Представь, что мы сейчас плывем по нашему фьорду, огибаем мыс с новым фортом и газовым заводом и вот-вот покажется башня с часами, гостиница, старый форт и морское училище, — полушёпотом говорил я. — Ты видишь здание конторы, цветущие вишни. Лепестки падают с них в воду, делая гавань розовой…

В нос ударили запахи весны. И прежде всего цветущая вишня.

Мы всё же переместились. Вдвоем.

Я с удовольствием смотрел на её круглые удивлённые глаза.

* * *

Мы конечно сразу же вернулись, а когда растаял лед на Юконе, покинули базовый лагерь вместе со всей экспедицией. На Клондайке осталась небольшая фактория, где поселились Иван с Моек, да Сарапул со Страховым. Последний, наконец, поверил в россыпи и решил летом исследовать на предмет золота другие притоки.