Начальник Америки (СИ)

Свобода свободе рознь. Люди фронтира безусловно отличались стремлением к вольной жизни, иначе они не забрались бы так далеко от родных мест. Но русских викингов увлекало конкретное богатство. Набить побольше зверья, собрать знатную казну пушнины или моржовой кости — вот зачем они отправлялись через Сибирь, а затем через океан. Когда артельщики и промышленники добывали шкуры, перед ними маячила лёгкая нажива, пусть они и оказывалась чаще всего миражом. С городским бизнесом так не получалось. Его наскоком взять было невозможно, требовалась кропотливая работа и головой и руками.

Чего я только не сулил тому, кто заведёт собственное дело. И беспроцентный кредит, и гарантированную клиентуру, и даже женитьбу на дочке вождя (я легко мог такое устроить). Добровольцев находилось немного.

Парадокс, как мне представлялось, заключался в том, что большая часть людей хотя и относилась к вольному сословию, по сути состояла на службе и всё время подчинялась если не нашей компании, так камчатским промышленникам, у которых пребывала в долговой кабале, свирепым передовщикам или ясачным комиссарам, умеющим держать народ железной хваткой. Дух свободы выветривался, люди становились менее привычны к самоуправлению, менее склонны к принятию решений, поиску, инициативе.

А потом они попадали в тепличные условия Виктории и превращались в потребителей, без особых устремлений.

В спину им дышала империя — её законы, её чиновники, а разум терзали занозы исторической памяти и традиций. Рабство вытолкнуло людей на окраину, но его споры присутствовали всюду. И чтобы провести дезинфекцию требовалась нечто большее, чем раскалённая пустыня и сорок лет странствий. Тем более что сорока лет у меня не было.

— Библейская мифология слишком упростила дело, — заявил я. — Бродяжничество само по себе не меняет мировоззрение. Можно ослабить влияние прошлого, но пока не вытеснить его чем-то иным, толку не будет.

— Чем же?

— Азартом. Вот увидишь, как только в кассе зазвенит монета, извилины начнут шевелиться.

Возможно мой анализ грешил изъянами. У меня нередко возникло желание прекратить всё одним махом, уволить всех, выбить почву у них из-под ног, избавить от комфорта, посмотреть, как они станут исправлять ситуацию. Удерживало лишь понимание, что подобная «шоковая терапия» может создать слишком сильное напряжение в обществе и поставить на будущем колонии крест.

Приходилось идти на хитрость. Все «малые предприятия» создавались как бы на паях с компанией. Новоиспечённый буржуа имел долю с прибыли, распоряжался хозяйством, но всегда чувствовал на плече длань могущественной конторы, которая и прикроет, случись чего, и ссудит деньгами, и поможет с доставкой припасов. Иллюзию следовало поддерживать до тех пор, пока люди не почувствуют запах наживы.

Потребление тоже прорастало с большим трудом. Первые несколько месяцев я один брал извозчика, вместо того, чтобы пройтись сотню метров пешком, или отправлял служанку сдавать бельё в прачечную, вместо того, чтобы она полоскала его часами в холодной воде. Я покупал багет в пекарне, сливочное масло в молочной лавке, дорогое душистое мыло в парфюмерном салоне, заказывал рубашки у портного.

— Чудит наш Иван, — поговаривал народ.

Действительно, я чем-то походил на известный тип провинциального русского помещика, заводящего в своём захолустье двор, пажей, выезд, гвардию (всё как в Петербурхе), с той лишь разницей, что я обзавёлся карманной республикой.

Народ же предпочитал ходить пешком, есть то, что готовят бабы и одевать, то, что они шьют или стирают, не волнуясь, как пахнет мыло.

— Будь ты царём, то, по крайней мере, получил бы подражателей из числа придворных лизоблюдов, — смеялся Тропинин.

— Ничего, ничего, — успокаивал я не столько подопечных буржуа, сколько самого себя. — Наладится дело, ещё повалят клиенты.

Буржуа не спорили. Убытки все равно покрывал я. А сидеть в лавках особого труда не составляло. Лишь кучер на дилижансе зря трясся по сто километров на единственной грунтовой дороге, да извозчики стояли сиротливо на улицах, точно Козлевич под вывеской «Эх, прокачу!».

— Нам нужны евреи, — сказал я во время очередного ужина в «Императрице».

Во всяком случае здесь первые плоды кампании по мобилизации буржуазии выглядели наглядно. Зал перестал напоминать столовую. Воздух посвежел, стало слышно даже журчание воды в фонтане. После открытия нескольких харчевен, трактиров, таверн многие предпочли более дешёвые услуги. Освободились и номера гостиницы. «Императрица» перешла в категорию лакшери.

— Евреи? — удивился Лёшка. — Но зачем?

— Они понимают суть коммерции и внесут в жизнь колонии особый колорит, — произнёс я поднимая вверх на серебряной вилке кусочек откормленной на кокосовых орехах свинины.

Блюда моими стараниями здесь тоже стали более изысканными. Хотя открытый очаг с тушей на вертеле напоминал о более простых удовольствиях.

— Где же ты их возьмешь? — спросил Тропинин, смакуя свежевыжатый ананасовый сок.