Начальник боепитания

— Садись, Петя, расскажи, откуда ты и как к нам попал?

И мальчик начал свою невесёлую повесть.

* * *

— Родился я в Ленинграде, — рассказывал Петя. — Отец работал на стройке каменщиком. Он и погиб там: леса обвалились. Мне тогда ещё двух лет не было. Через год умерла мать, и меня взяла к себе тётка, отцова сестра. Я жил у неё в деревне до самой войны. А в сентябре сорок первого года к нам пришли немцы.

В деревню нашу попала какая-то хозяйственная команда, человек сорок. Все люди пожилые. Тётка мне говорит: «Ох, Петюнька, миловал нас бог. Деревня от боёв не пострадала, и немцы попались не звери лютые. В других местах, вишь, как злобствуют». Правда, из хороших домов хозяев они выгнали, скот позабрали, кур порезали.

— Враг — всегда враг, — вставил я.

— Верно, — охотно согласился Петя. — Как-то тётка мне говорит: «Сходи, Петюнька, в лес за хворостом». А дело уже к вечеру. Пошёл я. Смотрю, у околицы — часовой с автоматом. Руку поднял и не пускает меня. Я ему по-человечески говорю: «Пусти за хворостом, ужин сварить надо». А он мне «Найн. Нет ходить дальше. Топ-топ нах хауз». Я хотел его обойти, а он взял меня за ухо, повернул лицом к деревне и шлёпнул.

— Больно?

— Да нет, не больно, обидно очень. Как же так? Я у себя дома, а он чужой человек, пришёл к нам и меня же за хворостом не пускает. Всю ночь не спал, думал, как бы к своим убежать. Утром встретил дружка, Генку Фёдорова. Вот парень! Всё знает, где что делается. Я рассказал ему, что собираюсь податься к своим. Генка как замашет на меня руками. «Что ты! Мыслимое ли дело линию фронта переходить! Снаряды рвутся, кругом стрельба». В общем напугал меня здорово. Потом шепчет мне на ухо: «Фридрих, старшой немецкий, который у Самохваловых в доме живёт, радиоприёмник привёз. Я около окна стоял и сам слышал, как по-русски передавали: скоро немцы Ленинград возьмут, потом Москву, и войне конец. Видно, плохи у наших дела. Куда ты пойдёшь?» — «Как же так? — сказал я. — Неужели наших разобьют? Как же в песне поётся: „От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней“? Что это, брехня, по-твоему?» — спросил я Генку. А он только рукой махнул.

Вторую ночь опять я не спал — всё думал и к утру решил: не песня врёт, а Генка, вот что! И уже твёрдо решил перейти линию фронта. Собрал я кое-что в заплечный мешок, и вдруг меня точно укололо: неужели сбежать, не насолив фашистам? Нет, нельзя, никак нельзя просто так уходить.

Немцы в доме нашего бывшего председателя сельпо Зотова столовую устроили. Там у них даже повар постоянный был, здоровенный такой. Дрова они складывали в сарае, а там в стене-то со стороны сада дыра есть. Они про это не знали.

Утром взял я полено, продолбил с одного конца дырку. А у меня патрон был нестреляный, от бронебойки, и длинная трубка, с обоих концов запаянная. Генка сказал, что это взрыватель. «Силища, — говорит, — во!»

Патрон и трубку я заложил в полено, сверху заделал деревянной пробкой, замазал землёй, чтобы не заметно было. И бросил свою «мину» на поленницу в сарай.

Утром, только повар растопил печку, ка-а-ак ахнет! Окна повыбивало, печку разворотило. Немец пузатый, который меня за хворостом не пускал, был дежурным на кухне. Бросился он бежать, на лестнице споткнулся, свалился, повар на него. Умора!

— Не дознались немцы?

— Искали, несколько человек взяли из нашей деревни, но ничего не узнали. Я ведь никому, даже Генке, не говорил.

— Один всё хотел сделать?

— Не то что один, а опасался — проболтается. Я даже боялся уйти сразу после взрыва. Догадаются, скажут: «Это он сделал и сбежал». Я-то уйду, а тётке достанется.

— Ишь ты, какой осторожный и сообразительный!

— Осторожный — это верно, а всё-таки чуть не попался.

— Как же это?

— Мне всё хотелось показать гитлеровцам, как их народ ненавидит.

— И что же ты делал?

— Да так, всё больше по пустякам. На чертёжной форматке нарисовал череп, скрещённые кости и приклеил на окно в зотовском доме. Телефон немцы провели, я на провод забросил верёвку с камнем, оборвал проволоку и потом большой кусок вырезал, чтобы быстро исправить не смогли. Привели фрицы откуда-то лошадь здоровенную, хвост пышный, чуть не до земли. Поставили в конюшню. Я ночью подобрался к стене, отодвинул две доски и тому коню хвост по самую репицу отхватил. А на обрубок картонку привязал и на ней написал:

Немец, перец, колбаса,
Купил лошадь без хвоста.

Ну уж и рассвирепели гитлеровцы! Удвоили караулы. Этот Фридрих, что рядом с Генкой жил, аж слюной брызгал, ругался до хрипоты. Повар всё время сидел в зотовском доме на запоре. Немцы придут обедать — стучат в окно. Повар выглянет, потом уж отпирает дверь. Я, конечно, радуюсь, когда повар чуть ли не десяток запоров открывает.

— А как же всё-таки ты оплошал?

— Из-за пустяка чуть не погиб. Мне давно хотелось леску волосяную иметь, да всё не удавалось. Когда я коню хвост отхватил, не удержался, сплёл леску из конского волоса и вечерком обновил, поймал шесть окуньков.