Начальник Дикого Порта

Настроение у него стабильно держалось хорошее. Потому однажды, дойдя до двери кэп-каюты, он бросил взгляд в конец коридора и подумал, что интересно бы посмотреть, чем занимается на досуге второй пилот.

Предупреждать о появлении себя начальство не стало.

Л’тхарна сидел на полу и плел косички. Увидев капитана, он вздрогнул и так и остался сидеть с недоплетенным шнуром собственных волос в пальцах.

Людской мебелью он, видимо, принципиально не пользовался. На корабле все было складное-разборное, так вот ровным счетом ничего второй пилот не собрал. Ни кровати, ни стола со стульями, ни полок.

Рихард ободряюще улыбнулся ему.

Вместо того чтобы встать, как сделал бы человек, ррит наклонил голову — доплетенная коса скользнула на пол с плеча — и прижал уши. Жест показался Люнеманну потешным. Впервые. Обычно люди над ррит не смеялись. Над кем угодно смеялись, но не над ррит.

Что ему, собственно, здесь понадобилось, и что сказать, Ариец не знал. Поэтому сказал первое, что пришло в голову:

— На чем же ты спишь?

— На полу, — послушно ответил Л’тхарна, чуть удивившись. И, помедлив, спросил, — А х’манки на чем?

Рихард прошел мимо него, отбросил настенный щиток и, щелкнув пару кнопок, разложил кровать. Стандартная корабельная мебель, жесткая, но довольно широкая — все равно складная, места много не займет.

— Вот.

— А зачем х’манки спят на полках?

— Теплее, — пожал плечами Рихард. — Уютнее.

Ррит моргнул. Золотые глаза; черные, словно подведенные края век.

— А зачем?

— Что — зачем?

— Теплее. Можно привыкнуть. Стать слабым.

Люнеманн усмехнулся свысока. То-то вы, сильные, гроши у охраны выпрашивали…

Кто бишь сказал-то это, вроде, даже и не человек. Анкайи, насколько ему вспоминалось. “В противостоянии воина и торговца торговец побеждает не сразу. Но всегда”. Ррит представить не может, с каким остервенением можно защищать свою слабость и зависимость.

— Х’манки слабы? — спросил человек.

Л’тхарна молча склонил голову. Нетвердыми пальцами начал доплетать косичку.

“Не нужно так его дразнить”, - подумал Рихард.

“Я недоумок”, - подумал Л’тхарна. — “Этот х’манк еще самый лучший из них, а я его злю”.

— Х’манки правят всем, — ответила зверюга. — Я больше не стану говорить глупости. Местер Рихард, прости меня, — и неожиданно добавила. — Я теперь тоже буду спать на полке.

Рихард рассмеялся. И вдруг, протянув руку, погладил ррит по голове. По шоколадной гриве, гладкой и прохладной на ощупь, по бархатистому уху с медным кольцом серьги.

Очень страшный враг. Особенно вот с таким выражением морды.

Люнеманн впервые стоял так близко к представителю самой враждебной человечеству расы. Раньше он не знал, что ррит пахнут. Довольно заметно даже для слабого человеческого обоняния; приятно. Сладкий, темный, теплый запах, а сравнить его не с чем — на Земле таких нет…

Разве что кемайл напоминает.

***

Детство. Сквозь все, что хранится в памяти, проступает одно, неистребимое: подводит живот.

Голод.

Еды мало, плохой, и той не всегда. Но взрослые словно не понимают этого. Ты состоишь из костей и мышц, воинский наставник безжалостно гоняет вас, свору мальчишек, которая мало-помалу становится отрядом; ты — маленькая молния, до безумия гордая своими метательными ножами на поясе и медными кольцами в ушах. Взрослые женщины смотрят на тебя и улыбаются.

Они редко улыбаются. Взгляды их тяжелы, не всякий мужчина осмелится посмотреть им в глаза.

Ты помнишь, как твой наставник спорит с Цмайши, главой женщин. Долго. Она уже рычит на него, но он по-прежнему стоит на своем, и тогда она бросает с сердцем:

— Ты можешь сколько угодно печься о своей чести. Но сначала убей детей, которые хотят есть!

Наставник, ничего не сказав, поворачивается и уходит.

Вечером будет пир. Много еды, неописуемо вкусной, настоящее мясо, а не гадкие заменители, от которых болит живот и нет силы в мышцах. Это враг может есть траву, зерна и испражнения животных, а люди питаются мясом. Ты даже не замечаешь, что взрослые почти не едят сами, кормят вас.

А наставник сидит в стороне, молча, черный от мрака в душе, и Цмайши хлопочет над его свежими ранами.

Ты прихватываешь со стола кусок и подходишь. Детской наивности хватает, чтобы спросить сочувственно:

— Почему ты хмурый, наставник? Ты проиграл сражение?

Наставник медленно переводит на тебя глаза. Узнает не сразу.

— Нет, — тихо отвечает он. — Если б я проиграл, пира бы не было…

— Тогда почему ты в унынии? Это же почетные шрамы.

И от взгляда наставника тебе становится страшно.

— В ЭТИХ шрамах, мальчик, нет ничего почетного.

Потом тебе шепотом объяснят, что такое гладиаторские бои.

***

— Джентльмены! — сухо сказал Ариец. В глазах его стояло неподвижное пламя. — Через два часа наши денежки прилетят в зону схождения. Я всем сердцем надеюсь, что вы любите их так же, как я, и не отступите перед трудностями.

— К насильственной стыковке корабль готов, — отозвался нкхва и, не удержавшись, добавил, — бедная “Элиза”…

— Сейчас станет богатой, — хохотнул Джига.