Начальник райотдела

Юмашева резко поднялась и направилась к выходу. У двери она остановилась и пошла в зал, разглядывая присутствующих за столиками. Никто не обращал на нее внимания. Все громко говорили, перебивая друг друга, при этом они не слышали никого, только себя. «Все хотят выговориться, поделиться своим одиночеством, но никто не хочет слушать другого», – подумала она, отыскивая глазами Андрея. В зале его не было. Она прошла по коридору в подсобное помещение. Андрей стоял в дверях маленькой комнатки и смеялся, как мальчишка, радуясь, что она не исчезла, не ушла, что он видит ее. Когда она подошла к двери, он схватил ее за руку и затащил в комнату, прижал к стене, и она забыла, где находится. Гюзель знала, что рядом существует реальный мир с его бедами и невзгодами, вселенским одиночеством, неприятностями и проблемами, но это знание осталось вне ее сознания. Она приникла к Андрею и стала его частью, одним целым, отдельной планетой, отделенной миллионами километров от существующего мира. Исчезли запахи и звуки, исчезли предметы и стены, оставив после себя бушующее пламя, вырвавшееся, наконец-то, на свободу. Пламя осветило два лица, приникшие друг к другу. Страсть одного перелилась в другого, переплетаясь тесным клубком, навечно связывая двух людей. Теперь их ничто не могло разлучить. Пока будет жив один из них, они будут вместе!

– Дверь закрой, – прошептала Гюзель, – сюда могут прийти.

– Я закрыл, – шепотом ответил он, целуя ее. Он все смеялся. – Не волнуйся. Я так ждал тебя. Измучился весь. Почему ты так долго шла?

– Разве долго? Не может быть, – она тоже тихо смеялась. – Мы с тобой, как студенты, грешим в подсобке, тайком от взрослых. Пойдем отсюда.

Юмашева потянула его за руку, но он еще не вернулся в реальный мир. Она уже слышала голоса, шум, звон посуды, а он целовал ее грудь и шею, не давая опомниться.

– Идем же, сюда могут прийти. – Гюзель прижала ладони к его груди и оттолкнула его.

– Ты толкаешься, – он засмеялся и снова прижал ее к стене, – не пущу. Мы будем жить здесь.

– В кафе? Нас оштрафуют за хулиганство. Идем скорей.

Гюзель вырвалась из его объятий и дернула ручку двери. Дверь легко поддалась.

– Дверь была открыта, какой ужас! – прошептала она, округляя глаза.

– Не может быть. Я закрыл, – запротестовал Андрей, – не волнуйся, все обошлось.

– Господи, какой ужас. Стыд какой! – она поправила ворот блузки, закрутила шарфик вокруг шеи. – Я не смогу смотреть в глаза этой девушке.

– А зачем смотреть ей в глаза. Мы вообще не будем смотреть на нее. Хочешь выпить?

– Мне еще на работу. Я не могу, – она шла к выходу, низко опустив голову.

«Неужели, все эти люди догадались, что мы занимались любовью? Наверное, это заметно? Смущение, краска стыда, волнение обычно выдает двух влюбленных. Всем все понятно».

– Нет-нет-нет, – Андрей схватил ее за руку и насильно усадил за столик, – мы должны отметить встречу, я тебя никуда не отпущу сегодня. Забудь об эмансипации.

– Хорошо, посижу с тобой немножко, – тихо сказала она, боясь привлечь посторонние взгляды.

В зале заметно прибавилось публики, никто не обращал на них внимания. Юмашева прикрыла глаза, стараясь не встречаться взглядом с Андреем. «Почему мне так стыдно? Стыдно смотреть ему в глаза. Господи, годами живешь мечтой о долгожданной встрече, а когда встреча состоялась, начинаются мучения. И почему встреча с возлюбленным происходит в самый неприятный момент жизни, когда над головой сгустились тучи? Когда со всех сторон обступили неприятности, голова забита проблемами? И тут неожиданно обрушивается страсть, сшибающая с ног, заставляющая забыть о реальном мире?»

– Ты самая прекрасная женщина из всех живущих на этой земле, – сказал он, глядя в ее глаза. Он смотрел пристально, будто хотел проникнуть в ее душу, разглядеть, а что там внутри находится?

– Хорошо, что из живущих женщин, и плохо, если из умерших, – неловко пошутила Гюзель жестким голосом. Такие звуки издают медные тазы и сковороды. Она чувствовала горечь во рту, будто съела что-то непотребное, пережаренное, несъедобное…

– Успокойся, не надо грустить, – он щелкнул пальцами. Из-за стойки вынырнула девушка с подносом. Она поставила на стол два бокала с вином, кроваво-красным, как кровь, фрукты и коробку конфет. Гюзель отвернулась. Сейчас она не смогла бы съесть даже овсяную кашу, ее бы точно стошнило. Двумя пальцами она ухватила высокую ножку бокала и отпила глоток вина. Разгоряченная кровь разлилась по всему телу, смешиваясь с кроваво-красным вином. «Я пью вино цвета страсти, такое же кроваво-красное, густое, пряное, смешанное с горечью, – думала она, глядя на Андрея. – Кто из нас устоит? Выдержит? Ведь страсть делает людей слабыми, хрупкими, безвольными, да что там безвольными, страсть делает людей беспамятными. Мне уже отшибло память, застило голову пеленой, заставив забыть работу и долг. Господи, страсть заставила меня заниматься любовью в подсобке! И это только начало…»

* * *

– Мать, где ты пропадаешь? Я тут уже два часа толкусь, – Слава Резник протянул Юмашевой руку для приветствия.