Начало.

….Начало

…Когда приходится вспоминать, рассказывать, что война для меня началась 22 июня, и не в Киеве-Бресте, а в Богом забытом селении Подольской губернии, вопрос слушателей: «А что же они у вас бомбили?!» не мог иметь логичного ответа. Ни аэродрома, ни воинских подразделений, никакой промышленности в этой местности не было. Был маленький сахарный заводик, река Буг и мост через нее, без которого движение в направлении Бессарабии или Молдавии было невозможно. В десять часов утра 22 июня двадцать шесть самолетов (дети сосчитали самолеты с криком: «Наши!»), предварительно выбросив несколько бочек с отверстиями, которые страшным сиренным воем разрывали слух пяти тысяч человек селения, также обстреляв из пулеметов зевак, начали бомбить селение и мост. И в отсутствии всякой авиационной и зенитной защиты ухитрились не попасть ни одной бомбой в этот мост: в Буге плавала животами вверх вся рыба. Неизбалованный хорошими уловами народ бросился вылавливать рыбу, плывущую по реке животом вверх, и эта картина много лет спустя символизировала для меня бесстрашный дух голодного народа.

Тогда я и увидел первую смерть – нашей ближайшей соседке отрезало голову пулеметной очередью. Голова висела на куске кожи, и открытые глаза Марии долго преследовали меня в детских видениях. Одна из бомб прямым попаданием смела наш дом. Там погибла моя бабушка, не пожелавшая прерывать чаепития и выйти на улицу, и теленок, которого не взяли на выпас с коровой-мамой, чтобы он не пил наше молоко.

Мы, растерянные дети, не осознавали случившегося, и даже не плакали. И только когда корова, возвращающаяся с пастбища, увидев отсутствие дома, подняла страшный рев – или по дому, или по теленку, вся семья уже в нем участвовала. А у меня была еще и личная потеря: в это лето гостившая у нас тетка из Одессы привезла мне черный бушлатик с пуговицами, на которых были вытеснены якоря, а на рукавах нашита настоящая «морская капуста»: лычки, звездочки… Его окрестили «капитанка» и, если бы я даже был в три раза выше, счастья тоже хватило бы через край. Но надеть ее, кстати, я не мог: межуличные войны мальчишек, как правило, не приносили тяжелых ранений, но пуговицы, вырванные с мясом на одежде, были главными трофеями, а так как я еще и главенствовал в этой борьбе, то охота на мои пуговицы была бы просто тотальной. Я боялся надеть капитанку, но бомба сожрала ее вместе с пуговицами. Когда я ревел вместе с коровой, стыдно признаться, я больше плакал за компанию – и о капитанке.

Еще одна картина тех страшных дней – массовое мародерство, возникшее после того, как были эвакуированы власти и вскрыты цейхгаузы, склады, магазины, и люди бросились подбирать без разбора все. Нельзя расстреливать таких мародеров: дети-мародеры тащили домой коньки, тетради, чернильницы, калоши, валенки, мыло, сахар и все, что попадало под руку. Мама решительно запретила мне участвовать в этом, но все равно я пришел с улицы с добычей – кто-то потерял одну из солдатских шапок-ушанок, которая согревала не только мои уши… четыре тяжелых зимы. А когда на втором выходе из дома я обнаружил связку калош, моя радость просто закипела. С калошами в семье была связана ужасно смешная и тяжелая история: накануне, до войны, мама стояла в очереди за калошами, их продавали по записи, надо было отстоять ночь на проверке списков, и мама, у которой был грудной маленький ребенок, мой братик, попросила свою золовку отметиться, пока она накормит ребенка. Надо ж тому случиться, чтобы в это время начали выдавать калоши, и золовка захватила себе обе пары калош, а мама после этого с ней не разговаривала пять пар лет. И когда я объявил маме, что я занесу тете Фане еще одну пару калош из найденных, мама обозвала меня предателем, но любовно.

К беде нельзя подготовиться, но чувствовать ее можно всем арсеналом чувств. Уже исчезли разговоры о том, что немцы – цивилизованная нация. Уже никто не заикался о том, что евреям будет хорошо, потому что еврейский и немецкий язык – родственны… Возвращающиеся назад плененные солдаты (немцы захватили такое количество пленных, что они не знали, что с ними делать, и отпустили домой) рассказывали, что немцы в первую очередь уничтожили солдат-евреев, и что они не щадят ни детей, ни стариков. Солдаты уже видели на своем пути гетто и обреченных людей со звездами на рукаве и спине. Но годы, когда людям втемяшивали в головы, что немцы – наши друзья, что пакт с немцами – это пакт союзников, сделали свое дело. Заблуждение было полным и сломало немало судеб. Я один среди детей знал идиш, читал и писал. Когда-то приехала бабушка из Винницы – мне было тогда три годика – и пожурила маму: «Как же так, что никто из детей у тебя не говорит на еврейском? Отдай мне вот этого шустрого, - показала на меня, – и я его научу, а потом и других возьму!»