Начало

Сумароков – человек либеральных взглядов, имеет огромное влияние на все российские театральные труппы. А театр – это огромная сила. До кинематографа с радио – сто лет с гаком, книгопечатание и газеты наталкиваются на что? Правильно, на всеобщую неграмотность. А вот театр есть во многих губернских городах. И это средство пропаганды я игнорировать не могу.

Александру Петровичу я написал весьма яркое письмо. Рассказал жалостливую историю скитания по Руси, отречения и обетов. Расписал страдания и боль народа. Сердце Петра III не выдержало и он возглавил восстание. «Я воскрес и пришел мстить». Я ничего не просил у Сумарокова и ни за что не агитировал. Лишь бросил первый камень в этот застоялый пруд столичной аристократии. Посмотрим, какие пойдут круги.

Второй камень я бросил в еще одного литератора, только иного пошиба. Письмо ушло одному из первых российских профессиональных журналистов – поручику Муромского пехотного полка Николаю Ивановичу Новикову. Выходец из семьи офицера, Новиков уже не служит, издает журнал «Живописец», в котором публикуются Радищев и другие светские либералы. Екатерина за обсуждение крестьянского вопроса уже запретила один журнал Новикова – «Трутень» (само название как бы с намеком). Такая же судьба постигнет и «Живописец». Кроме того, Николай Иванович – известный питерский масон. Входит в правление ложи наряду с Татищевым и Трубецкими. Через масонов можно влиять на аристократию не только в России, но и за рубежом. Это тайное общество еще долго будет вертеть властными кругами, хотя цели его так и останутся туманными.

Новикову я написал совсем иное письмо, чем Сумарокову. Холодное, лаконичное. Сообщил основные события в губернии – взятие крепостей, Оренбурга, казнь губернатора. Предложил всем верным сынам отечества склониться перед истинным императором страны и внуком Петра I (намкнул на сомнительные права немки-Екатерины). В доказательства серьезности намерений приложил несколько отказных писем от графа Ефимовского и еще нескольких дворян. Мол, смотрите, терпение народа закончилось и только присягнувшие спасутся. И спасшиеся уже есть!

Я знал, что ничто из присланного Новинкову не пойдет в журналы и газеты – цензура бдит. Но то, что новости в моей интерпретации разойдутся по Питеру и Москве – даже не сомневался. Через Новикова и масонов все уйдет и за границу. В том числе и в сопредельные королевские дворы. А у тех ой какие большие счеты к Екатерине!

Наконец, последнее письмо я пишу своему «сыну». Нет, ну а чего стесняться? Павел I ненавидит свою мать. А также всех ее фаворитов. Разумеется, письмо не дойдет до царевича. Скорее всего попадет графу Панину, а потом и Екатерине. Ну так и отлично! Во-первых, «сынок» в пересказе что-нибудь наверняка да услышит. Это посеет у него сомнения, начнутся скандалы. Во-вторых, с панинскими – мне и так надо налаживать контакт. Это нынче главная оппозиция при дворе. Их называют «гатчинскими» и сильно травят. Представляют (и не без основания) эдакими ать-два-марш солдафонами-прусаками, которых необходимо лишить власти и наследства. Надо и дальше вбивать клин, обострять противоречия.

Павлу пишу проникновенное письмо в стиле «блудный отец – сыну». Винюсь, что долго не связывался, расписываю, как тоскую по своему ребенку, которого угнетает мать, покушавшаяся на мужа. Коротко, живописуюсвое придуманное спасение, напускаю много тумана. Как конкретно убивали Петра III в Ропше я не знал – в мое время ходило много версий. Поэтому больше мистицизма, божественного вмешательства. Пусть сынок пораспрашивает мамулю как именно орловы вливали в папашу отравленное вино, а та освежит неприятные детали у любовничков. Опять пойдут слухи. Это то мне и надо!

* * *

На третий день похода показались густые еловые леса. Хлопуша повернулся к проводнику из башкирцев:

– Точно ведаешь, где завод? Не заплутали?

– Бачка-воевода, несумлевайся. Вон вишь дымы?

В глубине леса, справа от дороги, сквозь чащу понемногу стали видны густые клубы черного дыма. Отряд свернул туда.

Просторная поляна сплошь завалена огромными бревнами и саженными поленьями.

– Ухаль жгут – пояснил башкир, направляя коня к небольшой, вросшей в землю избушке – Эй, отворяй!

Пока ждали, Хлопуша осмотрел поляну. В ее центре был высился большой холм. От плоской маковки до основания склоны его были засыпаны землей, перекрыты дерном. Из вершины холма, как из печи, валил густой смолистый дым. Весь снег на поляне был серый.

Возле дымящегося холма копошились чернолицые, чернорукие, как трубочисты, люди, среди них бабы и подростки.

– Ета углежоги – кивнул башкирец – А ета их голова.

Из избушки вышел пожилой мужчина с воспаленными, гноящимимся глазами. Одет он был в валенки и грязный тулуп.

– Чаво надоть? Вы чьих будете? – закричал он, закашлявшись.

– Воевода его амператорского величества Петра Третьего, Афанасий Тимофеевич Соколов – громко, на всю поляну произнес Хлопуша.

Весь отряд недоуменно уставился на мужчину. Никто не знал его настоящего имени.

– Петра… – протянул старик, сплевывая черную слюну – Слыхали, слыхали. И по что к нам приехали?