Начало

Отогревшись, сняв сермяги, юные путники огляделись. Заезжая освещалась потрескивающей лучиной, вставленной в светец над небольшой кадушкой. Едва ли не треть помещения занимала печь с огромной лежанкой. Посреди стоял тяжеловесный стол, вдоль стен – двухъярусные полати. Пахло овчиной и капустой, но главное (и это покрывало все недостатки) – в избе было тепло. Пашка достал из-за пазухи краюшку хлеба, разломил пополам. Подумал, сунул одну половинку обратно за пазуху, вторую разломил ещё на две части. Один кусок подал Спирьке, второй оставил себе.

– Паш, ну, Паш, – канючил Спирька. – Давай всё съедим. У меня брюхо к хребту прилипло.

Весь немудрёный харч из-за слабости Спирькиного характера хранил Пашка.

– Завтрева чего кусать будем? Потерпишь, ещё когда до Змеиногорска доберёмся.

От горячих щей у мальчишек выступил пот, по телу разлилось блаженное тепло. Мысль об ужасной участи одного из возниц (и другая, ещё более жуткая, что на месте несчастного могли оказаться они сами) бросала в дрожь.

В избу гурьбой ввалились мужики, крестились на икону, здоровались с тёткой.

– Здорова будь, Лукерья! Всё толстеешь, эк тебя разносит.

– Сама не знаю с чего. Беда, ноги пухнут.

Хозяйка ставила на стол мисы с горячими щами, мужики доставали из котомок хлеб, луковицы, сало. Перепало и мальчишкам.

– Это чо за мальцы, ране не видала.

– Горные ученики, – ответил Ермолай. – из Барнаулова посёлка в Змеёв везём.

– Дак в Змеёве своя школа есть.

– Начальству видней, не нашего ума дело. Велено самых башковитых в науку к Митричу свозить.

Лукерья стояла у печи, скрестив руки на необъятной груди.

– Сколько ж вам годков, башковитые?

– Шашнадцать, – ответил Спирька, прожёвывая сало и луковицу.

– Иди ты, я думала годков по четырнадцать, не боле. Дружок твой ишо ничо, ты-то совсем заморыш, – говорила любопытная тётка без смущения.

– С малолетства на заводе – откуда здоровье?! – пояснил Ермолай и спросил: – Вы из каких, мастеровых или приписных?

– Мастеровых, – ответил Пашка и гордо добавил: – Ишо дед на заводе робил.

– Чой-то попутчики ваши дрожат и дрожат, перемёрзли в дороге-то.

– То они с перепугу: Ваську волки задрали.

– Свят, свят, свят! – перекрестилась Лукерья. – Иде ж то приключилось?

– Рядом. До Саушинской десяти вёрст не будет, – пояснил Ермолай и спросил у сидевшего рядом мужика: – Ты, Фёдор, перед Васькой ехал. Нешто не заметил, как беда приключилась, куды глядел?

– Куды, куды, – сердито ответил мужик, утирая бороду. – Куды ты глядел, туды и я. Гнали во всю прыть. Кто по сторонам глядел? У Васьки, однако, и огнива не было, огня он не зажигал.

– От волков огонь первое дело, – проворчал угрюмого вида мужик с заросшим до самых глаз лицом.

– Николе-чудотворцу помолиться надо было, – сокрушалась Лукерья. – В церкву сходить, молебен заказать перед такой-то дорогой.

– Молебен! – передразнил угрюмый мужик. – Нешто поп за так служить станет? Да он без платы и лба не перекрестит! У нас откудова деньги? Говорю: от волков первое дело огонь, и вместях надобно держаться, а молитва от нечистых помогает.

Светловолосый мужик с острым носом и тонкими губами, сидевший напротив Пашки, резко отодвинул мису, едва не расплескав недоеденные щи, ударил ребром ладони по столешнице.

– Неладно с Васькой вышло. Вместях ехали… И-эх! Видать, лошадёнка пристала, он и отстал. Может, и огниво было, да со страху-то и пальцы на морозе задубели, вот и проёшкался. Каво теперя гадать, да и толку-то с того. Сколько наших в прошлом годе волки загрызли? Пятерых, однако.

– Вы б у начальства солдат просили для охраны. У солдат-то ружья, – влезла с советом Лукерья.

Остроносый зыркнул на глупую бабу.

– Солдаты начальству для иного надобны. Кто ж рудники да заводы стеречь будет, штобы мастеровые не разбежались? Начальству – чо? Мороз, буран – ему и делов нету. Урок даден, иди сполняй – как и чо, то твои заботы.

– А не сполнишь, так выдерут, неделю на брюхе лежать будешь, пока очухаешься, – вставил угрюмый.

В избе повисла унылая тишина. Посидев, мужики полезли на полати.

Глава 3