Добровольцев, в общем, немного, поступило в пехоту человек 70, — для Мелитополя стыдно, намечалось сначала много больше, пришли немцы и украинцы — успокоились, шкура будет цела, или полезли в милицию — 10 р. в день. Интенсивно ведется шитье.
Обедал в ресторане. Разговор с украинским комендантом. Помогу, если будут грабить жителей. Он просил, если нужно будет расстреливать, дать, людей, кто мог бы не дрогнуть при расстреле; ответил: роль исполнителей приговоров не беру, расстреливаем только своих приговоренных. — Имею большие полномочия приказывать всем германским и украинским войскам в районе. — «Приказывать не можете». — Могу. — «Можно только тому, кто исполнит, я — нет». — Вы обязаны! — «Не исполню». — Вы на территории Украины. — «Нет. Где войска и сила, там ваша территория. Мы же идем по большевистской и освобождаем». — Никто не просит. — «Нет, просят. Мы лойяльны, не воюем, но должны с войны вернуться через ваши земли».
Еще много прекословил, не совсем трезв. В конце концов просил помощи окружным селам и деревням; я согласился охотно, если помощь в направлении нашего пути. Наконец разошлись, оба, очевидно, недовольные друг другом. Вечером в оперетте, масса офицеров. Вообще за время Мелитополя поведение корректное. Играли, как полагается в провинции, но некоторое было недурно. Ужин в ресторане, пьяный комендант (по рассказам, ему в конце разбили голову стаканом).
Немного жаль покидать Мелитополь. Другая жизнь, отдых нервам. Хотя мне нет отдыха. Всегда окружен врагами, всегда страх потерпеть неудачу, каждое осложнение волнует и беспокоит. Тяжело…
Взаимные соотношения: исполнительный комитет и видные деятели инвалидов с нами в дружбе, помогают во всем; город же ведет политику, желая спасти арестованных комиссаров, инвалиды настаивают на их казни. Мы чувствуем себя не вполне хозяевами; с приходом австрийцев комиссар опирается на них, и ввиду того, что большевиков скинули инвалиды сами, заигрываем с ними, говоря любезности, обещая поддержку, настраивая против австрийцев и украинцев.
Днем инвалиды, опасаясь освобождения арестованных под влиянием политических партий или передачи их гражданскому суду, просили передать их нам. Освободили двух, которые с риском для себя воспротивились избиению офицеров, задуманному в период господства матросов.
В думе было специальное заседание вечером, вопль шел, набросились на представителей инвалидов, те отгрызались, ругали управу и думу за ее двусмысленную политику и разошлись недовольные друг другом, признав, что укорами и спорами дела не поправишь и разрушенных домов не восстановишь. Два ока за око…
Перед возвращением к себе в Куцую поймал меня австрийский гауптман: по распоряжению Рады все деятели большевизма должны арестовываться и отправляться на специальный суд в Одессу. Мы не можем казнить. Как офицер, он вполне понимает, что их нужно убивать, но, как исполнитель воли начальства, обязан мне заявить настоятельно: комиссаров, еще не казненных, передать ему; дружески переговорили и, так как все, кого нужно было казнить, были уже на том свете, конечно, обязательнейше согласился исполнить все…
По дороге дважды жалобы от хуторян о грабежах и насилиях, чинимых большевиками — часть удалось ликвидировать (менее виновных выдрать и угнать вон).
Ночью придрала депутация фронтовиков из Мариуполя с бумагами как от «военной коллегии фронтовиков», так и от австрийского коменданта, что на территории Украины всяким отрядам воспрещены реквизиции какого-либо фуража или продовольствия не за наличный расчет или забирать лошадей или подводы. Указал, что, путешествуя 800 верст, первый раз получаю такую штуку. Чего им взбрело на ум писать, кто им сказал, что я что-либо беру даром? Мангуш оказалась здоровенным кляузником. Получив требование на фураж (зерно и сено) и на подводы, она, не разобрав, как и что, сразу по телефону жалобу в Мариуполь.
Высказал депутации свое недоумение и удивление их поступку. Отговорились, что не знали, что за отряд — врут, правильно адресовали!..
Отряд направился, пройдя Мариуполь, через речку и стал в деревнях Косоротовка и Троицкое на земле войска Донского. Я — в Мариуполь, в «военную коллегию фронтовиков». Физиономия оказалась поганая, много бывших большевиков, все еще близко советская власть. Предъявили миллион кляуз, фактически вздорных и их не касающихся.
Настаивали на возвращении лошадей особенно, — решил разобрать, может и придется часть вернуть. Все это, очевидно, такая дрянь, их коллегия, много евреев, что надо прежде ознакомиться, стоит ли с ними считаться. Они уже позабежали к австрийцам, понажаловались им на нас, думая, дураки, что австрийцы из-за них станут с нами ссориться. Разошлись якобы дружно, в душе враждебные вполне.