Начало Игры

Хозяйская голова уплыла вверх, а Ламисса под одобрительные возгласы гостей встала из-за стола и вышла на середину зала, где играли музыканты и кружились слепя блеском золотых украшений гибкие танцовщицы. Она перебросилась парой фраз с музыкантами, и по залу разнеслись первые звуки старинной мелодии. Это была грустная песня горной провинции Риларатия, в которой рассказывалось о пятерых смельчаках, отправившихся на маленькой лодке по бурной стремнине горной реки. Каждый куплет начинался как бы от имени одного из них — страхи, сомнения, тяжёлые предчувствия — всё это оставалось в мыслях, ибо высказать их означало бы предстать трусом в глазах товарищей. В конце песни лодка разбивается, упав с высокого порога, и все пятеро гибнут в пучине, так и не отступив перед стихией.

Голос у Ламиссы был не сильный, но удивительно чистый и тонкий по интонациям. И ещё была в нём та благородная сдержанность, которую особенно ценят знатоки хорошего пения. Именно эта сдержанность и даже как бы отстранённость, когда поющий не показывает свои чувства, а лишь намекает на них едва заметными нюансами, и способна по-настоящему взволновать и заворожить слушателей. Сами певцы редко могут это объяснить, но как раз она и отличает истинное искусство пения от, пусть даже мастерского, балаганного представления с его преувеличенным пафосом и якобы живыми страстями.

Песня Ламиссы как-то сразу изменило настроение в зале. Весёлое возбуждение уступило место грустной задумчивости. Даже слуги застыли возле столов с подносами и кувшинами в руках. Гембра смотрела на свою подругу с нескрываемым удивлением. Она никак не предполагала, что Ламисса может так хорошо петь.

— Браво! Великолепно! — закричал Эрствир, как только музыканты взяли последний аккорд. Его громкий, несущейся с высоты голос вывел гостей из лёгкого оцепенения, и последующие возгласы хозяина потонули в восторженном шуме зала. Ламисса вновь смутилась и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды, поспешила вернуться на своё место за столом.

Глава 27

Дождь то прекращался, то начинал моросить вновь, но путники не обращали на него внимания. Лошади и ослы двигались медленно, не отрываясь от тех, кто шёл пешком. Лес, временами сменялся высоким кустарником, но затем вновь обступал дорогу, заслоняя небо сводом густых ветвей.

— Ну вот, — сказал Станвирм, — теперь, когда ты мне всё рассказал, я понял, как ищут совершенства адепты духовных братств.

— Значит, тебе можно позавидовать, — с лёгкой улыбкой ответил Сфагам, — я провёл в Братстве почти тридцать лет, а до настоящего понимания ещё далеко, хотя в начале мне тоже всё казалось ясным.

— Только истинная вера даёт истинное понимание.

— Вера живёт в сердце, а понимание — в голове. И не очень-то они ладят между собой. Во всяком случае, они прекрасно друг без друга обходятся, — вступил в разговор Олкрин.

— Человек может жить одной верой, а одним пониманием — нет, — продолжал разъяснять Станвирм. — Безумие лучше бессердечия.

— Намного ли? — Олкрин прогнулся в седле, чтобы лучше увидеть своего собеседника за едущим посредине учителем.

— Бессердечие — зло. Нет ничего страшнее зла.

— В этом и есть суть вашего учения?

— Мир пронизан злом, — возобновил свою речь Станвирм, немного помолчав, — поэтому мало делать добро одним только близким людям. Необходимо уничтожить зло во всём мире, ибо везде и всегда зло имеет одну природу, один корень и один и тот же лик, хоть он и прячется за множеством ложных личин. Мир, очищенный от зла, — это и есть мир нашего Бога.

— Какого Бога? — продолжал спрашивать Олкрин.

— Бог один. Все остальные силы существуют с его дозволения и по его милости. А милость его безгранична, и Добро есть его проявление в мире. Служа Добру, служишь истинному Богу. Служа истинному Богу, обретаешь смысл жизни и блаженство духа. Обретая блаженство духа, спасаешь свою душу от тяжести и скверны и от посмертных скитаний в Тёмном мире. Воссоединившихся с Богом Добра ждёт вечное блаженство. Но нелёгок путь к Добру. Чтобы дух мог воспарить к Добру, нужно отказаться от привязанности к земным наслаждениям. Человек не должен быть рабом своей низменной животной природы. Эта природа придана человеку Богом для испытания и закалки его духа, дабы он мог, преодолев её, приблизиться к Творцу. Вы, монахи, хорошо знаете, сколь пагубны привычки к наслаждениям на пути к совершенству.

— Вредны не сами наслаждения, а их избыток, — уточнил Сфагам.

— Но ваш опыт самоограничения служит другим целям, — продолжал Станвирм, — вы ищете совершенства в земной жизни. Для вас Небо ещё отделилось от Земли и дух ваш блуждает вслепую. Истина же, как говорит Пророк, не на земле, а на Небе, не в теле, а в Духе, не во Зле, а в Добре.

— Ты действительно думаешь, что добро и зло так легко различить, как правую и левую сторону? — спросил Сфагам.